Еврейская рапсодия - стр. 9
Право чужого выбора
Итак, между крюком и моей шеей грациозно изгибается веревка. Впрочем, есть еще и мое продолжение – древний расшатанный временем и еврейскими задницами табурет. С чего это я на него взобрался? Лучше не задаваться этим вопросом, а то одно из двух: или сразу соскользну, или передумаю.…
Собственно, это, видимо, и есть земная жизнь – балансирование между желанием и действием. Невидимая петля – на нашей шее с рождения. Повиснуть в ней когда-нибудь или так и стоять над бездной, не решаясь закончить все свои дела? Самоубийцы делают свой выбор, а остальные мучительно проживают целую жизнь, даже не подозревая, что имели этот выбор. Унизительно не знать, что, оказывается, можешь воспользоваться своим правом! А у этого права есть своя утонченная эстетика.
Она лишь относительно заключается в виде умело или дилетантски заплетенной вокруг шеи веревке. В действительности «петля» может принимать иные формы. Например, неудачную женитьбу…или замужество, выбор профессии или гибельный жизненный план. Может выразиться в алкоголизме, наркомании, обжорстве, в курении или еще в чем-нибудь, так или иначе сводящем все наши усилия выжить к нулю. Чем это лучше петли? Лишь растягивает агонию, позволяющую морочить голову себе и другим!
Один наш дальний родственник из русского колена, молодой и очень, очень неглупый парень, из семьи, о которой принято говорить – «хорошая русская семья», страшно, убийственно страшно пил. Как только смерть подступала к нему так близко, что сочилась черной кровью из разбитой башки или рвотой из его разинутой всегда голодной пасти, он кричал своей добрейшей тетке в телефонную трубку: «Помоги! Я знаю, ты не дашь мне сдохнуть!»
И она помогала. Она вытягивала его, напрягая все свои силенки, из пропасти, над которой он повисал. А через месяц всё начиналась сначала. Но однажды она нашла его почерневшим, обнаженным, с раздутыми членами, с отделившимся скальпом, в его двухкомнатной квартире на окраине Москвы. Он сидел в кресле перед работающим больше недели телевизором, откинув назад голову, а вокруг его распухших черных ног стояла батарея опорожненных им же бутылок вина и водки. Рука лежала на телефоне. Может быть, в последний момент он еще хотел ей позвонить, а может быть, и отказался, лишь сбив трубку. Тетка поэтому и не сумела дозвониться до него и услышать в очередной раз «Помоги! Ты не дашь мне сдохнуть!»
Он шел к смерти, балансируя между ней и пустым, мучительным существованием. Он не мог не осознавать этого! Он сам залез в свою петлю и сам же затянул ее у себя на шее. Сделал свой выбор. Разве, он не самоубийца?
Боже! Какой болью эта смерть отозвалась тогда во всех нас! Она до сих пор не проходит. Так и увязла у нас в крови! Этот небольшой, горячий ручеек русской крови, сочащийся из наших еврейских жил. А, впрочем, и смерть моего еврейского отца ничем не отличалась от этой. Сейчас я думаю, что тот сгусток рвотной массы, которой захлебнулся этот еврей, был той же петлей, теперь лежащей на моей шее.
Христианская церковь не прощает своей пастве прямого, явного самоубийства, отказывает в захоронении на своих кладбищах, не поминает в молитвах! А вот за медленное самоуничтожение не всегда даже просто журит! Однако же я что-то припоминаю о сомнениях, которые вызвала смерть этого нашего русского родственника, у священника в храме. Он долго размышлял над тем, как отнестись к душе усопшего. Не равно ли это греховному самоубийству? Но в последний момент сжалился над родней и отпел несчастного. Но вот ведь думал же! Думал! Сомневался! Значит, не одна петля являет собой примету этого страшного, не искупаемого греха!