Евгений Шварц - стр. 7
В тюремной одиночной камере Лев Борисович провел полгода, после чего был освобожден под гласный надзор полиции. Ему запретили проживать и практиковать в окрестностях столиц, а также в губернских городах. Из-за этого семья переехала сначала в деревню неподалеку от Армавира Кубанской области, а затем Лев Борисович получил место врача в городской больнице в городке Ахтырка на берегу Азовского моря.
В Ахтырке семья Шварцев поселилась в части дома, предоставленной ей местным священником. Женя запомнил теплую и демократичную атмосферу дома, в котором они жили. У молодого врача могли встречаться такие, казалось бы, неблизкие по роду деятельности люди, как священник, учитель и полицмейстер, но отношение к ним было одинаково ровным и хорошим. Запомнил Женя и собаку одного из постоянных гостей их дома, и ручных журавлей, живущих у священника во дворе. Он помнил веселость своей мамы в этот период жизни, помнил, как она шутит, смеется и даже шалит не только с сыном, но и с подругами. «Я вижу, как она умеет их рассмешить, – и радуюсь», – вспоминает Шварц.
Первые впечатления от общения с животными тоже отложились у Жени в памяти. Однажды, войдя под стол, он увидел там кошку и захотел ее погладить, а она оцарапала его ни с того ни с сего, на что он очень обиделся. В другой раз на него в саду бросился теленок с едва прорезавшимися рожками, которыми он прижал мальчика к плетню. Мама прибежала к нему на выручку, но все обошлось, и она смеялась над этим происшествием, чем очень расстроила Женю.
Его навещал добрый доктор по фамилии Шапиро, а однажды Женя с мамой увидели его на улице вместе с его заплаканным маленьким сыном. Оказалось, что мальчик видел, как зарезали курицу, и никак не мог успокоиться. Это глубоко тронуло Женю и вызвало его сочувствие – он и сам был потрясен подобным зрелищем незадолго до этой встречи.
У Жени был сильный диатез первые годы после рождения, что нередко бывает связано с особенностями нервной системы, чутко реагирующей на любое внешнее неблагополучие. Он часто болел – то ложным крупом, то ангиной, то бронхитом. В какой-то момент в этот период у него обнаружилось также гнойное воспаление лимфатической железы за ухом, которое оперировали без наркоза, что вызвало длительные мучительные боли. О диатезе Женя запомнил лишь то, как нежные мамины пальцы накладывали ему на голову и за уши прохладную цинковую мазь.
Но раннее детство в основном ассоциировалось у Жени не с физическими страданиями, не с пугающей его порой резкостью и нервозностью его отца и не с теми ссорами между мамой и бабушкой, которые ему приходилось видеть. «Мне кажется, что я был счастлив в те дни, о которых вспоминаю теперь, – писал Шварц впоследствии. – Во всяком случае, каждая минута, которая оживает ныне передо мной, окрашена так мощно, что я наслаждаюсь и ужасаюсь поначалу, что передать прелесть и очарование тогдашней краски – невозможно. <…> Вот я стою в кондитерской. Знаю, это – Екатеринодар. Я счастлив и переживаю чувство, которому теперь могу подыскать только одно название – чувство кондитерской. Сияющие стеклом стойки, которые я вижу снизу. Много взрослых. Брюки и юбки вокруг меня. Круглые мраморные столики. И зельтерская вода, которую я тогда называл горячей за то, что она щипала язык. И плоское, шоколадного цвета пирожное, песочное. <…> Не знаю, что мне нравится в этом воспоминании. Но до сих пор зайдя в кондитерскую вечером, я иногда вдруг погружаюсь в одно мгновение в то первобытное, первоначальное, радостное ощущение кондитерской, которое пережило по крайней мере пятьдесят лет…»