Евгений Шварц - стр. 1

© Кунин М. М., 2025

© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2025

Kогда-нибудь ты дорастешь до такого дня, когда вновь начнешь читать сказки.

Клайв Льюис

Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, сказать во всю силу, во весь голос то, что думаешь.

Евгений Шварц

Когда мы читаем сказки и пьесы Евгения Шварца, нас не покидает ощущение удивительного изящества повествования. Всепобеждающий юмор произведений Шварца – порой грустный, всегда тонкий, иногда язвительный, на грани с иронией – не оставляет равнодушным ни одного вдумчивого читателя. Он проникает в самое сердце, ранит и садни́т. Вот устами Первой придворной дамы в «Голом короле» Шварц предостерегает Принцессу: «Вы так невинны, что можете сказать совершенно страшные вещи». А вот Король из «Обыкновенного чуда» говорит об одном из своих предков: «Когда душили его жену, он стоял рядом и всё время повторял: “Ну потерпи, может, обойдется!”» Не теряют актуальности слова архивариуса Шарлеманя из «Дракона»: «Единственный способ избавиться от драконов – это иметь своего собственного».

Не будем забывать, что цитируемые произведения написаны во времена, когда даже самая осторожная критика происходящего вокруг грозила писателю жестокой расправой. Шварц такой критики избегал, но по аллюзиям, которыми полны его пьесы, нетрудно сделать вывод о гражданской позиции автора. «Уйти от чувства, что за забором сада, который тебе положено возделывать, кого-то душат, невозможно», – писал Шварц в своем дневнике. В другой раз он отметил: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха… Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ». Он нашел способ ответить на эту ложь иносказанием, и всё же многие из шварцевских пьес были обречены на долгий запрет и стали известны широкой публике лишь во второй половине 1950-х.

Насколько бесстрашным был этот скромный человек тонкого душевного склада, можно судить по двум характерным для него эпизодам послевоенного времени.

«…Когда грянула ждановская речь[1], мы были в Риге, шли съемки картины “Золушка”, – вспоминает актриса Елена Юнгер. – Через несколько дней мы вернулись в Ленинград. К нам зашел Евгений Львович Шварц. Николая Павловича[2] не было дома. “Пойдем навестим Анну Андреевну, – сказал Шварц. – Я думаю, каждый визит ей сейчас дорог и нужен”. Мы вышли на Невский, прошли пешком до Фонтанки. Почти всю дорогу молчали». А ведь многие бывшие коллеги Ахматовой по Союзу писателей не только прекратили с ней общаться после выступлений Жданова, но даже, завидев ее издали, переходили дорогу, чтобы не встретиться с ней… «Я всем прощение дарую / И в Воскресение Христа / Меня предавших в лоб целую, / А не предавшего – в уста», – написала тогда Ахматова.

Второй эпизод относится к собранию 15 июня 1954 года в Ленинградском отделении Союза писателей, на котором травили Михаила Зощенко, за месяц до этого на встрече с английскими студентами сказавшего о своем несогласии с критикой Жданова. Теперь Зощенко четко и убежденно отвечал на обвинения собравшихся на экзекуцию писателей, называвших его «пособником наших врагов». Михаил Михайлович был приглашен на трибуну для публичного покаяния, но никто не ожидал, что он осмелится восстать. «Что вы от меня хотите? – спросил Зощенко. – Вы хотите, чтобы я сказал, что я согласен с тем, что я подонок, хулиган и трус? А я – русский офицер, награжденный георгиевскими крестами. И я не бегал из осажденного Ленинграда, как сказано в постановлении – я оставался в нем, дежурил на крыше и гасил зажигательные бомбы, пока меня не вывезли вместе с другими».

Как вспоминает присутствовавший на собрании писатель Даниил Гранин, Зощенко, по пунктам зачитав опровержение на каждое из обвинений, предъявленных ему в докладе Жданова, закончил свое выступление ровно и холодно: «У меня нет ничего в дальнейшем. Ничего. Я не собираюсь ничего просить. Не надо мне вашего снисхождения. Я больше чем устал. Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею». Он «спускался, словно уходил от нас в небытие, – пишет Гранин. – Не раздавленный, он сказал то, что хотел, и ясно было, что отныне это будет существовать». Собравшиеся молчали, и лишь два человека аплодировали Михаилу Зощенко из разных концов зала. Одним из них был Шварц, который аплодировал стоя, невзирая на осуждающее покачивание головой председателя собрания.

Именно таким вошел в историю писатель Евгений Шварц – человек, чей тихий голос становился громким только тогда, когда были попраны добро и справедливость, и чье перо сказочника клеймило те пороки общества, о которых большинство боялось говорить даже шепотом.