Этому в школе не учат - стр. 29
Эмоциональное отупение. Я совершенно перестал бояться за свою жизнь. Ее ценность съежилась до совсем незначительных размеров. Зато в душе холодным комом засел страх – даже не страх, а животный ужас перед тем, что мы можем сдать Москву. И он толкал меня снова вперед – под обстрелы, на передовую. Нельзя сдать столицу. Нельзя!..
К концу ноября немцы вышли на расстояние меньше тридцати километров от Москвы и уже могли увидеть колокольню Ивана Великого в бинокль. Они форсировали канал Москва – Волга – последнее крупное препятствие перед столицей. Их продвижение было остановлено сбросом воды из Истринского и Иваньковского водохранилищ.
А передо мной опять – дороги, траншеи, перелески. Заградмероприятия. Сбор оперативной информации.
Вести оперативную работу в таких условиях – это адский труд. Не успеваешь завербовать агента, а его уже убили – вербуй нового. Взял подписку о сотрудничестве с нового завербованного – и едешь дальше. И никуда не денешься, агентура – наши глаза и уши. А еще – разговоры с людьми, от которых на передовой я порой получал информации больше, чем из агентурных донесений.
По полученной информации мною готовились докладные на имя начальника Особого отдела фронта. Принимались меры. Иногда летели головы. А другие буйные головушки порой мне приходилось спасать.
В тот день меня занесло в полк, державший оборону рядом с берегом реки с ничего не значащим и мало кому знакомым названием. Закрепились вроде крепко, но силы таяли, а помощи все не было.
На передовой, в траншеях народ был усталый, измотанный до последней стадии и озлобленный. Смотрели на меня, как на особиста, волком, и это было опасно. Случалось, нашего брата под шумок могли и пулей угостить – война все спишет, поди, разбирайся потом.
Тут и шепнул мне агент, которого я завербовал две недели назад, что сейчас полковой особист перед строем расстреливает пулеметчика Сидора Заречного. А мужик геройский, позавчера роту спас, когда немец в атаку пошел. Если бы не его точная стрельба, прорвали бы гансы оборону. Он последний человек, которого в симпатиях к немцу и трусости упрекнешь. И вот надо же – нашли у него листовку «Бей жида, политрука» с пропуском для добровольного перехода к немцам.
Народ здесь был войной закаленный, немца ненавидящий, так что над этими листовками только смеялись. А чаще на самокрутки использовали. Вот и застукал политработник из дивизии пулеметчика с этой листовкой, на которую тот уже табачок насыпал. Шум, гам, появился особист – такой ершистый, молодой и сильно строгий. При этом сам он в окопах редкий гость – больше на КП полка отирается. И решил дело об измене сшить, особо не вслушиваясь в оправдания. А без такого пулеметчика трудно будет в следующий раз немца сдержать. Так и ляжет рота.
Нам еще в июле Государственный комитет обороны предоставил право внесудебного расстрела за измену, дезертирство и неисполнение приказа. Расстрел на месте, лучше перед строем. Не злоупотребляли мы им, но иногда выхода другого не было.
Я ситуацию понял предельно ясно. Теперь главное было успеть.
Добрался я на «газике» до деревни, где располагался командный пункт полка, вовремя. Там уже на деревенской площади расстрельный взвод выставили, бойцов в шеренгу построили. И молоденький особист, весь такой отутюженно уставной – и как только умудряется перышки в такой обстановке чистить – зачитывает свое высочайшее решение. Долдонит что-то о предательстве и трусости, переходе на сторону врага. Я рядом остановился, выслушал внимательно, и когда уже готова была прозвучать команда «огонь», крикнул: