Это злая разумная опухоль - стр. 8
Он сидит посреди всего этого, едва одетый: плечи укутаны грязным спальником, между пальцев догорает забытая сигарета. Он немного похож на перформера, изображающего Башню дьявола из грязи и мусора, которую Ричард Дрейфусс соорудил у себя в комнате в «Близких контактах».
После нашего первого мокрого знакомства Кевин, приходя и уходя, махал нам с НПЕ[9] с веселым «привет, соседи!». Порой одалживал двадцатку, чтобы заплатить за крышу и душ в местной бане, а однажды разбудил нас поздним субботним утром, чтобы узнать, можно ли воспользоваться нашей ванной. Время от времени он слегка перегибал палку – спрашивал, нельзя ли оставить у себя в овраге мой молоток, пытался выяснить у людей, присматривавших за домом, пока нас не было в городе, пароль от нашего WiFi – однако принимал «нет» в качестве ответа. Поначалу мы немного беспокоились, не случится ли с нами история про верблюжий нос, но Кевин уважал границы. И всегда был весел и обаятелен, при свете дня, по крайней мере.
От сигареты отваливается сантиметр пепла и дымится на матрасе. Я пытаюсь его затушить. Кевин отдергивается, не глядя на меня.
Я спрашиваю, как у него дела, пытаюсь напомнить о нашем общем прошлом, чтобы привести парня в себя:
– Помнишь, как мы ставили эту палатку? Блядские насекомые меня чуть живьем не сожрали.
– Во сиреневом пространстве нет никаких насекомых, – резко говорит он.
Это уже что-то. Это больше, чем он сказал всем остальным. Я пододвигаю к нему кусок алюминиевой фольги:
– Просто чтобы от пепла, ну, знаешь, матрас не загорелся.
– Во сиреневом пространстве нет никакого пепла. Во сиреневом пространстве нет никакого матраса.
– Чувак? Что ты…
– Нет никакого тебя. Во сиреневом пространстве нет никакого…
Наконец до меня доходит. «Во всем времени и пространстве».
– Во всем времени и пространстве нет никакого тебя. Во всем времени и пространстве нет вообще ничего.
Теоретически это приличный защитный механизм. На каком-то уровне Кевин должен сознавать, что голоса, которые слышатся ему по ночам, твари, с которыми он воюет, пока все остальные пытаются уснуть, на самом деле не существуют. Поэтому он отвергает ложную информацию, вот только… чрезмерно обобщает. Он отвергает вообще все на свете как нереальное.
Я – ложная информация. С чего ему верить хоть каким-то моим словам?
Я совершаю еще несколько попыток, слегка утешаясь тем, что хотя бы смог разговорить Кевина, пусть только для того, чтобы он отрекся от реальности. А потом наконец выползаю из палатки и поворачиваюсь к Бэрду и его братану:
– Он ушел в полный солипсизм.
– Что такое сол… солисизм?
– Он считает, что все, кроме него самого, нереально. Похоже, думает, что мы все – галлюцинации или что-то вроде того; как будто он больцмановский мозг какой-то.
Уже подъехала скорая помощь. Мы с офицером Бэрдом отходим в сторонку и смотрим, как один из врачей приседает и просит Кевина выйти.
– Просто хочу измерить тебе давление, приятель. – Это, пусть и не откровенное вранье, далеко от истинной правды настолько, что с тем же успехом могло бы ей быть. И тем не менее – что еще тут поделаешь? Кевин в своем нынешнем состоянии и тест Тьюринга не сможет пройти.
– Знаете, журналисты выставляют нас в негативном свете, – замечает офицер Бэрд. – Говнюки попадаются, конечно, но большинство из нас – хорошие люди.