Это моя работа. Любовь, жизнь и война сквозь объектив фотокамеры - стр. 27
Мы поехали дальше. Узкая дорога устремилась в скалистые горы, и вот мы уже оказались на небольшом плато между двумя горными пиками. Здесь царила полная тишина. Я увидела небольшое, удивительно ровное озеро. Мохаммед и наш водитель все утро не молились, и это их явно беспокоило. Прежде чем Мохаммед приступил к молитве, я набралась смелости и спросила, можно ли его сфотографировать. Он согласился. Я была счастлива увидеть его на открытом воздухе, увидеть спокойные и плавные движения молитвы. На фоне суровых гор, под ярким небом Мохаммед выглядел абсолютно умиротворенным. Он начал молитву, подняв руки к ушам. Здесь мы были недосягаемы для «Талибана». И я поняла, какие моменты мне нужны – по-настоящему интимные, личные, когда люди так погружены в размышления, что забывают о беспокойстве, нет ли рядом талибов.
Когда мы продолжили путь, я смотрела на желтовато-коричневые горы, скомканные, словно простыни на постели. Среди скудной растительности виднелись глинобитные дома, сливающиеся с землей.
На четвертый день, ближе к вечеру, мы приехали в дом Мохаммеда. Солнце уже садилось, свет был бархатно-золотистым, извилистую дорогу пересекали длинные тени. Мне было интересно увидеть семью Мохаммеда. В скудно обставленном доме со мной никто не поздоровался. Женщины опустили глаза и из уважения к мужчине сделали вид, то не замечают меня, – единственным исключением стал обычный знак вежливости: правая рука приложена к груди, голова склонена в легком поклоне. Мохаммед провел меня через двор, мы поднялись по ступенькам в мою комнату, и он ушел. Я знала, что мне не следует появляться на его территории и пытаться общаться с его семьей. Он уже дал понять, что ему не хочется, чтобы я фотографировала «его» женщин. У меня было такое чувство, что он боится показывать мне свой дом, чтобы я не сделала снимки тайком.
Но его племянники, племянницы, сыновья, дочери и даже жена подсматривали за мной из двора. Я сделала знак, что они могут войти, думая, что мои попытки наладить контакт тщетны: ничто не может разрушить барьер, возведенный годами унижений и приватности семьи. Но я ошибалась. Ко мне в комнату робко вошла девочка-подросток с крупными грязными руками, чтобы поздороваться. Поскольку мы не говорили на языке друг друга, наше общение ограничилось рукопожатием, она первой протянула руку. Я чувствовала себя смертельно больной, которая лежит в палате, а люди приходят, чтобы посмотреть на него через стекло и пожалеть его.
Прошло четыре дня с того времени, как я приехала в Афганистан, и мне было интересно, что произошло в мире с тех пор, как я его покинула. Афганистан находится во временной капсуле войны. Многие афганцы даже не представляют, насколько далеко в технологическом отношении ушел остальной мир. В стране нет иностранных газет, нет телевизионных новостей. Даже электричество здесь не везде. Меня охватила клаустрофобия. Тревога. Я давно не мылась, и запах пота просачивался через одежду. Я скучала по утренним пробежкам в парке Лодхи в Нью-Дели, мне не хватало вида пухлых индианок, замерших в позах йоги. Я скучала по бассейну в Американском клубе и ледяному пиву с шапкой пены в конце дня в клубе иностранных корреспондентов. Я скучала по всему, чего я даже не осознавала, но успела полюбить. Я очень многого не осознавала. Например, собственной свободы.