Эти странные Рэдли - стр. 26
Теперь в машине пахнет духами и алкоголем. Он в курсе, что любой другой родитель воспринял бы подобное как непременный атрибут взросления, но любой другой родитель не знает того, что знает он: границу между вымыслом и реальностью всегда проводят люди, которым нельзя доверять.
– От тебя несет выпивкой, – говорит он чуть агрессивнее, чем хотел бы.
– Пап, мне семнадцать. Пятница, вечер. Я могу допустить некоторые вольности.
Он старается успокоиться. Он хочет, чтобы она вспомнила прошлое. Если он заставит ее задуматься о прошлом, это сработает как якорь и она будет в безопасности:
– Ева, помнишь, как мы когда-то…
– В голове не укладывается, – перебивает она. – Как ты мог? Это унизительно. Это… средневековье какое-то! Я тебе не Рапунцель, в конце концов.
– Ты обещала вернуться в одиннадцать.
Ева смотрит на часы.
– О боже, я задержалась на целых полчаса, – она понимает, что он вышел из дома в десять минут двенадцатого.
– Ева, я же все видел. И как ты вела себя с этим парнем… Такое, знаешь ли… – он качает головой.
Ева тупо смотрит в проносящиеся за окном заросли и жалеет, что не родилась кем-то другим – дроздом, скворцом или кем-то еще, кто мог бы вот так сейчас запросто улететь прочь и не думать обо всем, что крутится в ее голове.
– Этот парень – Тоби Фелт, – сообщает она. – Его отец Марк Фелт. И Тоби с ним поговорит. Насчет денег. Я сказала, что ты уже нашел работу и заплатишь в следующем месяце за два сразу. Он передаст отцу, и все будет нормально.
Джаред ошарашен. Это уже чересчур.
– И чем ты ему отплатила за эту любезность, м?
– Что?
– Я не позволю своей дочери заниматься проституцией где-то в полях по пятницам, чтобы было проще договориться с арендодателем.
Теперь Ева в бешенстве.
– Я не занималась проституцией! Господи, папа! Я что, не должна была ему ничего говорить?
– Нет, Ева, не должна.
– И что дальше? Своего жилья у нас нет, нам опять придется переезжать, опять начнется все это дерьмо, да? Мы с тем же успехом можем прямо сейчас заселиться в какой-нибудь облезлый хостел. Или найти автостоянку потеплее. Потому что, дорогой папа, если ты не придешь в себя и не перестанешь думать обо всей той хрени, которая вечно занимает твои мысли, то мне придется заниматься проституцией, чтобы нас хотя бы прокормить!
Еще не договорив, она понимает, что сказала лишнее. Отец чуть не плачет.
И на долю секунды Ева вдруг увидела не того, кто только что опозорил ее перед друзьями. Она увидела человека, пережившего вместе с ней ее трагедию, молча смотрит на его руки, лежащие на руле, на обручальное кольцо, которое он никогда не снимает и которое символизирует его бесконечную печаль.
Десять минут пополуночи
Роуэн стоит, прислонившись к сушилке, пока мать находится с Кларой в ванной комнате.
– Я в шоке, что происходит, – сообщает он через дверь.
Он пытается понять. Некоторое время назад его мать вернулась домой вместе с сестрой, с головы до ног облитой чем-то похожим на кровь. Причем в такой степени, что была похожа на новорожденного. Ее было не узнать – абсолютная отрешенность и ступор. Как под гипнозом.
– Роуэн, я тебя прошу, – говорит мать, включая воду, – давай чуть позже поговорим. Когда папа вернется.
– Кстати, где он?
Мать не отвечает, слышно только, как она обращается к окровавленной сестре: «Погоди, еще прохладная. Все, уже нормально. Забирайся».