Эти поразительные французы - стр. 26

– И как часто в этом саду Тюильри, – спрашивает он, – ремонтируются скамейки?

– Думаю, что по мере износа, – отвечаю ему.

– А когда ломают или ножами режут?

– То есть? А-а, ты по аналогии… Нет, здесь не режут и не ломают.

– А фонари разве не бьют? – с недоверием спрашивает Вася, рассматривая склонившийся над нами чугунный колокольчик с медленно разгорающейся галогенной лампой. – И статуи по вечерам не ломают? На фундаментах названия футбольных команд не пишут? Мозаику не выковыривают? И цветы не рвут? Не может быть…

Из сада Тюильри мы отправились на площадь Согласия. И Василий все продолжал заполнять свой опросник: правда ли, что парижане не вырывают с мясом трубки в телефонах-автоматах, не портят лифты в домах, кодовые и переговорные устройства на входных дверях, не разбивают вдребезги стеклянных экранов на стоянках автобусов, не отламывают автомобильных антенн и не снимают щеток с ветровых стекол, не ставят на колеса гаек с секретом и не крепят цепочками колпачки на ниппелях, не кидают в фонтаны окурки и апельсиновые корки, ни разу не написали на знаменитом Луксорском обелиске: «Здесь были…» или хотя бы: «Пьер плюс Жанна равняется любовь». Я бы покривил душой, если бы сказал Василию, что подобного бытового вандализма во Франции, и особенно в Париже, нет. Все зависит от района – бедный он или богатый, есть чем молодежи заняться, или она начнет выражать свой протест с нецензурных надписей. На Луксорском обелиске, правда, их никогда не было. Но вот на Эйфелевой башне есть, по Высоцкому, «надписи на русском языке». И не только на русском – там с любителями оставлять свои автографы на достопримечательностях боролись годами, пока не установили на башне для этих целей специальный щит.

Конец ознакомительного фрагмента.