Эстетика убийства - стр. 46
Точно! Это был тот человек. Игорь говорил с ним долго. Они обсуждали его роман. Игорь всегда был спокоен, когда речь заходила о его литературных вещах. Ему, казалось, было всё равно, что там изменят или что допишут, или оскопят. Но это только так казалось! Просто он избегал конфликтов. Он считал их неконструктивным явлением.
Я никогда этого не понимал! Конфликт ведь рождает истину. Он инструмент естественного отбора!
Игорь мне отвечал: инструмент, но слепой. Как орудие – выбирает большую цель и выжигает всё вокруг. А если там, около цели, невинные жизни? Слепой инструмент преступен, считал Игорь.
Я терял аргументы. Он был очень терпелив, уважителен к чужому голосу. И на этот раз он слушал телефон, а потом тихо, как-то очень изящно, возражал.
Как же он называл собеседника? Имя… имя какое-то непривычное слуху. Мартин?.. Нет. Генрих? Нет, не Генрих. Но все же что-то нерусское, что-то приносное… Германн! Точно, Германн. Да! Да! Он еще сказал: «Как у Пушкина в «Пиковой даме». Не имя, а фамилия. С двумя «н». Иностранец, мол… что с него возьмешь!»
Они договорились о встрече на Мясницкой, около чайного дома[4] Гиппиуса. Там теперь только-только закончился ремонт… серое еще всё… Это Германн сам назначил место. Не то он там когда-то рядом жил, не то работал в чайном… Точно, работал! Он подрабатывал там грузчиком в студенческую пору. Игорь еще пошутил по этому поводу, что это безопаснее, чем быть грузчиком в винном магазине. Будущее у такого грузчика другое. Да! Они именно так и шутили.
Почему же они не встретились там? Может быть, Игорь теперь был бы жив!
Германн внезапно заболел, ангина. Точно! Игорь мне позвонил и сказал, что встреча переносится, а потом тот последний звонок и мой отказ приехать из-за попойки с сокурсниками. Идиот! Идиот!
Игорь вдруг почему-то стал беспокоиться. Он не поверил в ангину. Конечно, не поверил! Писатель умеет не только сочинять, но и видеть. Он что-то заподозрил и попросил меня присутствовать. А мне отказала интуиция! Или эгоизм и лень взяли верх? Вот она цена глухоты!
Надо срочно найти того сыщика. Он был на похоронах, я его видел. Стоял у всех за спиной и всё смотрел, смотрел… Будто пересчитывал людей.
Мы спорили с Волеем о том, что можно, а что должно идти на сцене. А чего нельзя делать! Я горячился, топал ногами, краснел, потому что я тогда уже почти поставил пьесу… Игорь отнесся к ней недоверчиво.
«Нет места на театральной сцене примитиву кровавого преступления, – сказал он. – Оставь это нам, писателям и сценаристам. Это не дело театра. Смерть не может быть условной. Она слишком очевидна. А театр – великая условность. В нем смерть лишь иносказание, а у тебя тут крови много, слишком много для искусства!».
Но я всё равно ставил ту пьесу. Ее, между прочим, написал один небесталанный драматург. Он считал иначе, чем Игорь Волей. В ней был серийный убийца, серийное преступление. Это был маленький горшочек, в котором я выращивал маленький баобаб. Истинный же, гигантский баобаб вырос рядом, а я и не заметил. У меня была попойка в это время… Баобаб рухнул всей своей тяжестью на Игоря.
…Надо срочно позвонить тому сыщику. Боже! Как же его звали? Мертелов! Максим Мертелов. У него глаза… Этот поймет.
Нужно ехать! К ним, на Петровку… Он же определенно оттуда. И спросить на входе, у охраны.