Эстетика убийства - стр. 41
Если же у предмета привязанности есть душа, то дело серьезнее. Эта привязанность куда более роковая, куда более веская. Это – привязанность к человеку, к его образу, слову, глазам, запаху, одежде, к манере существовать, к его интимному обиталищу.
Олег Павлер был подвержен именно этому вечному чувству. Он сжился с ним, он сам стал неотъемлемой частью его.
Олег Генрихович Павлер, режиссер-постановщик, по прозвищу Милый.
Без Игоря мне невозможно тошно! Мир свернулся в одну узкую слепящую полоску, в которой неразличимы лица, предметы, климат, время… Звуки превратились в тонкий, раздражающий свист, а запахи вообще исчезли. Скончались, свернулись в рогалики рецепторы органов чувств. Они стали не нужны мне, а, значит, ненужной стала и сама жизнь.
Игорь рассказывал мне о том времени, когда меня еще не было, а он уже был и даже осознавал себя в полной мере. Я слушал его и доверял его чувствам, его ощущениям. Если бы это же написали в учебниках, то я бы даже не раскрыл их. Я знаю нашу наиновейшую, наиближайшую историю посредством его ощущений, его памяти, его опыта. Я осознал свое родство с прошедшим временем, благодаря ему.
Он писал книги… он писал себя самого, как художник пишет автопортрет, и о своем времени, как это делает дотошный историк, но это было и обо мне, причем, куда более искренне, чем если бы я сам вдруг решился поведать что-то. Он был моим слухом, моими глазами, моим обонянием, и даже моей памятью. И вот всё это в одночасье отключилось. Разом! Может ли существовать жизнь без органов чувств, без прошлого, без настоящего? Разве возможно будущее без всего этого?
Вот уже неделю я не появляюсь на репетициях. Мне звонят, но я не слышу, меня теребят, но я не чувствую, мне что-то пытаются показать, но я не вижу.
На похоронах было много людей. Я смотрел на них и думал, что с большинством из них Игорь не выпил бы и чашки чая. Он беззащитен теперь – всякий может прийти и, невзирая на те мерзости, которые творил против него при жизни, оскорбить память о нем своим присутствием. Это еще куда более тяжкий проступок, чем плюнуть живому в лицо. Потому что мертвый беззащитен, потому что мертвый молчалив. Это – безнаказанный, прикрытый маской соболезнования цинизм.
Кто-то скажет, что у Игоря не было врагов, не было даже недоброжелателей. Но это ложь! У него не могло не быть врагов, потому что у него была своя непоколебимая нравственная позиция, а она своего рода крепость на границе его жизни. Крепость не строится случайно – слишком дорогое сооружение. Крепость возводится лишь тогда, когда виден враг на подступах к твоим территориям. Значит, был враг!
Я убежден, хороший полководец лишь тот, кто оставляет свои качества воина напоследок, лишь после того, как качества дипломата уже исчерпаны. Но Игорь Волей был неисчерпаем как дипломат, и потому железа́ полководца у него почти атрофировалась.
Но вот ведь беда-то какая! Рухнула защита, открылось тело и враг нанес упреждающий, подлейший удар. Как не дрогнула рука его! Как не парализовало ее! Господи! Ты ли позволил?!
Надо идти в храм и молиться о душе новопреставленного Игоря…
А я не могу! Не могу! Коли Господь допустил ту несправедливость, так нужно ли идти в его Дом, в его Храм и поклоняться Его вере? Как преодолеть противоречие? Как уверовать в то, что пути Его неисповедимы и прибрал Он к Себе лучшего из нас?