Эстетика убийства - стр. 31
Меня тогда вызвал прокурор Малов и, бросив передо мной заявление кавказца о мордобое на допросе, сказал важно: «Ты знаком с этим Мертеловым… знаю. Одних девок портите, из одного стакана водку пьете, паршивцы! Проверишь теперь его на вшивость. Если сознается дурак, посажу на восемь лет, чтоб другим неповадно было… откровенничать, а не сознается – молодец, пусть живет!..»
Я искоса посмотрел на Малова и подумал, что тут дело не в воспитании. Я знал не только Мертелова, с которым мы, конечно, что-то и делили напополам, но всё равно носили в разных, так сказать, корзинах, но я знал и самого Малова. О нем ходили разные слухи – поставлен сюда с Кавказа, там родился, там начинал всё с нуля. Какой нации, неясно. Говорят, русский, но какой-то особенный русский, тамошнего посола. Знаю, что сам он из Кизляра, но есть близкая родня в Азербайджане. Меня к нему потому и определили, что свои люди везде. Он мне как-то во время одной корпоративной пьянки шепнул, что мы с ним даже вроде бы родственники. Мы, мол, одно колено, Шутка, конечно! Но за каждой шуткой, как известно, стоит горькая правда.
Я думаю, ему команду дали по тому кавказцу. Его хотели прирезать на зоне, попал к чужому клану, да еще детей грабил, гад! Свои, видимо, заступились и решили устроить показательную порку Мертелову и всем ментам заодно. Малову поручили это дело провернуть, а он, посоветовавшись, как водится, со своими, остановился на мне: во-первых, вроде бы, почти земляк, во-вторых, эффект посадки друга и собутыльника (красиво и унизительно и для меня, и для Мертела!), в-третьих, повязать меня надо было по рукам и ногам, на будущее. Если удастся, впереди много других дел. В стороне не оставят. Это точно! И тогда должность, где надо. А дальше те самые яхты-виллы-акции. По скромной шкале, разумеется. Но может вполне и хватить!
«Слышал, у тебя долги есть? – риторически продолжил Малов. – Поможем. А как же! Земляки ведь! Верно?»
Я испуганно кивнул, потому что у меня действительно были долги за последнюю машину. Подходило время возвращать, а у меня половины не хватает. К родственникам обращаться стыдно, не маленький уже, а отдавать чем-то надо. Иначе, с той стороны прижмут. Потребуют расплаты, а это уже другой клан, не «маловский». Вдруг тут и через него придется перешагнуть. А как? Как, я вас спрашиваю?!
Прокурор сует мне диктофон и говорит:
«Придумай, как заставить Мертелова сознаться, пусть скажет что-нибудь важное по этому делу, пусть вспылит или угрожать станет».
«Но такая запись, – пытаюсь с отчаянием возразить, – не имеет законной силы. Я же следователь, не оперативник».
«Имеет – не имеет, – ворчит Малов. – Не твоего ума дела, Карен Вазгенович. Это кое-каким людям нужно послушать, чтобы на своих внутренних разборках иметь аргумент перед другой стороной о справедливости возмездия. Тут свои законы… Там это законную силу имеет. Не беспокойся».
Не беспокойся? Еще как беспокоился! И очень надеялся, что Максим всё поймёт и будет держать язык за зубами. Он понял! А как же! Опер! Сыщик! Сам так же умеет!
Ну, пусть теперь дуется. Мне тогда пришлось в Баку писать, деньги просить. Стыдоба! Прислали, конечно. Даже больше, чем надо было, но ведь стыдно-то как! Хорош джигит – сам заработать не в состоянии, да еще в столице! Малову кто-то сказал о том моем письме, не иначе как из Баку и сказали. Что же ты, мол, своих не премируешь? В какое положение людей ставишь? Карен, мол, сын уважаемого человека, племянник, можно сказать, гордости рода, а ты его в холодном теле держишь! И это благодарность за поддержку?