Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - стр. 37

Благодаря иронии, позволяющей преодолеть опасность абстракции, присущую роману, все его элементы вступают в отношение с отсутствующей целостностью. Это означает, что в романе целостность существует лишь благодаря перечню всех частей подразумеваемой концептуальной системы, и ничто в этой совокупности не обладает имманентным смыслом вне зависимости от этого перечня. Это всё та же процессуальность романа, которая должна установить композиционное единство между разнородными элементами.

В романе композиция контингентных элементов посредством иронии находит своё воплощение в «биографии», которая изображает поиск целостности со стороны героя: «внешняя форма романа – главным образом биографическая» (TdR, 104). В этом смысле любой роман является, как пишет Флобер в отношении Госпожи Бовари, «биографией»^>2, в которой идеал воплощается в определённом индивидууме: «центральная фигура биографии приобретает значение только через своё отношение с миром идеала, который восстаёт, чтобы подчинить её себе; но такой мир становится реальностью, единственно благодаря тому, что он живёт в данном индивидууме, и в силу совершения этого опыта» (TdR, 104–105). Так возникает – в биографической форме – жизнь «проблематического индивидуума»: контингентный мир и проблематический индивидуум в действительности обусловливают существование друг друга, поскольку если бы индивидуум не был бы проблематическим, – как в органичности греческого эпоса – его цели были бы всегда достижимыми. Истинная опасность возникает только тогда, когда внешний мир потерял имманентность смысла, и целостность, более не органичная, – или как говорит Лукач, не являющаяся более «идеей», в смысле имманентной идеи в мире – становится «идеалом», который нужно искать. В конце концов, суть внешнего мира становится теперь «непреодолимой пропастью межу существующей реальностью и идеалом, который должен быть» (TdR, 105), и роман становится поиском утраченной целостности, другими словами, попыткой героя как проблематического индивидуума воплотить свой идеал. Это неизменно является негативным и нереальным, как неизменно нереальной остаётся возможность, чтобы мир обрёл форму органичной целостности, и чтобы части этого мира соединялись бы в такой органичности. Из этого следует «непредставляемость» этих частей, и то, что они становятся объектами только лишь для «размышления» (TdR, 106). Как мы увидим, это будет в полной мере отражено в модернистском романе.

Из всего этого вытекает основополагающая незавершённость романа, его «неограниченность», его представление – как произведения, всегда ‘открытого’. Роман как описание мира разъедается изнутри размышлением, поскольку мир остаётся неизменно нечувствительным к любой попытке изображения: и в самом деле, если верно, что «процесс, задуманный как внутренняя форма романа, – это путь к себе проблематического индивидуума… вплоть до ясного самосознания», то также верно, что «Достигнув самосознания, обретённый идеал проливает свет – да, свет как смысл жизни – на имманентность жизни; но раскол между бытием и долженствованием не исчезает, и не может быть уничтожен даже там, где он имеет место быть, а именно в романе»