Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - стр. 22

Такие тематики встречаются в эссе о Кьеркегоре, не случайно озаглавленном Когда форма разбивается о скалы бытия. Для Кьеркегора, как и для немецких романтиков, жизнь и искусство – неразделимы. Он, как утверждает Лукач, смешивает поэзию и сиюминутную жизнь, пытаясь осуществить в жизни тот абсолют, который предназначен только для произведения. Отсюда следует неисполнимое желание, состоящее в применении к самой жизни принципов художественного созидания. И это – то значение, которое Лукач приписывает «поступку» Кьеркегора, разрыву помолвки с Региной Олсен. Таким образом, если «экзистенциальная ценность поступка» является «ценностью формы в жизни», и если «форма – это единственный путь к достижению абсолюта в жизни», то «только поступок выражает жизнь» (AF, 55). Поэтому, говорит Лукач, Кьеркегор «возводит всю свою жизнь на одном поступке» (там же). Поступок, в действительности, это «прыжок, с помощью которого душа… оставляет всегда относительные характеристики реальности и достигает вечной определённости форм… Поступок – это великий жизненный парадокс, поскольку в каждое мимолётное мгновение жизни замирает в её неподвижной вечности и становится в ней истинной реальностью» (AF, 56). Отсюда следует романтизация жизни у Кьеркегора и этот «поступок», который Лукач объясняет именно как попытку «поэтизировать жизнь» (AF, 58), подчинить жизнь эстетическому принципу. Тем не менее, заключает Лукач, любая попытка придать форму реальной жизни согласно критериям эстетического принципа и подчинить её ценности одного «поступка» неизбежно обречена на провал.

Точно так же и эссе о Новалисе, О романтической философии бытия, как и эссе о Кьеркегоре, затрагивает тему склонности «эстетизировать жизнь», жить согласно эстетическим принципам. Именно в этом смысле следует рассматривать противоречие между Гёте и романтиками – противоречие, которое навсегда станет одной из незыблемых позиций в эстетических убеждениях Лукача: в то время, как Новалис и романтики «пытались создать новый мир, в котором большой человек, поэт, нашёл бы отечество», Гёте находил своё отечество в современном мире (AF, 80). Именно здесь, продолжает Лукач, «точка, в которой дорога Гёте разошлась с дорогой романтизма» (AF, 81). Лукач таким образом выражает свою защиту завершённой формы, иронии Гёте по отношению к романтической утопии: Гёте живёт для своей работы, романтики же – для собственной реализации, смешивая таким образом искусство и жизнь, и если сила Гёте именно в разделении реальности искусства и реальности сиюминутной жизни, слабость романтизма в смешении одного и другого.

Для Лукача ничто не способно сократить расстояние, разделяющее поэзию и жизнь, и если он станет критиковать авангардные течения – как, например, экспрессионизм, – это потому, что в них он увидит возрождение романтических иллюзий. Стирая это расстояние, романтизм лишается в действительности творческого напряжения между искусством и жизнью. Результатом является «панпоэтизм»: «видение мира романтиками – это самый настоящий панпоэтизм: всё есть поэзия, поэзия есть одно и всё» (AF, 82). Поэтому романтики создают «мир однородный, единый и органичный, и отождествляют его с миром реальным», теряя при этом «огромную пропасть, существующую между поэзией жизнью» (AF, 85). Как следствие, стремлением романтиков было «отрицать неизменно, с сознательным упорством, что трагедия есть форма жизни… их главным стремлением всегда было уничтожить трагедию, найти не трагическое решение в трагических ситуациях» (AF, 87). Но пределы бытия нужно, согласно Лукачу, изучать и преодолевать, а не отрицать посредством создания вымышленной вселенной. Таким образом, подобной поэтизации судьбы Лукач противопоставляет, как единственную подлинную форму бытия, судьбу как это принято в трагедии и принесение жизни в жертву концептуальной или художественной форме.