Эстетика и литература. Великие романы на рубеже веков - стр. 15

Инквизитор объясняет, что человек, лишенный свободы, счастливее, чем свободный человек, поскольку духовная свобода, которую Христос хотел предложить людям, не может принести им ничего, кроме несчастья и отчаяния. Вспоминая искушения Христа в пустыне, Инквизитор открыто выражает одобрение дьяволу: отказавшись превратить камни в хлеб, Христос не захотел принять подчинение людей; отвергнув соблазн броситься со скалы и быть спасенным ангелами, он отказался покорить людей чудом; не приняв предложение править во всем мире, он решил не использовать «ключ Цезаря», чтобы установить свой авторитет. Эти искушения, напротив, представляют свободный выбор Церкви сохранять человека в блаженном счастье и оберегать его от душевных мучений, которые влечет за собой свобода. Кроме того, Инквизитор утверждает, что он относится к числу тех, кто взялся за исправление христианской деятельности во благо человечества. В конце концов, Инквизитор молчит в ожидании ответа Пленника, который все это время не произносил ни слова, и молчание Христа – это евангельское молчание, как то, которое было перед Пилатом. В финале «Легенды», после того, как Христос поцеловал старого Инквизитора в «бескровные уста», тот открывает дверь темницы, и пленник уходит в «темные стогна града». Вернувшийся Христос знает, что зло и страдания мира неискупимы и могут быть лишь разделены между людьми. «Легенда» показывает нам не Христа Спасителя: Иисус пришел, чтобы напомнить людям об их страдании и необходимой нравственности. Дело в том, что страдание не просит быть искупленным, а сохраняется в памяти, которая является противоположностью искупления, поскольку если искупление претендует на то, чтобы избавить нас от боли, то помнить значит наоборот сохранить боль в себе, поддерживая ее как таковую.

В эпилоге почти всех романов Достоевского вырисовывается идея «общности», «братства», «рая на земле», которые являются всеобщим участием в страданиях других. В таком случае эпилог – это не момент, в который обретенный свет представляет собой преодоление тьмы. На самом деле, этот свет, проходящий сквозь мрак – боль, страдания, грех, сомнение – закладывает в память необходимость сохранить их след, тем самым «спасая» от искупления, которое бы их аннулировало и перечеркнуло те конечность, условность и смертность, которые делают человека человеком. На последних страницах «Братьев Карамазовых» Алеша на могиле Илюши обращается к пониманию памяти. Юному Коле, который спрашивает, правда ли мертвые воскреснут и вновь увидят друг друга, Алеша отвечает: «Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу всё, что было». Кроткий, чистый сердцем верующий человек рассказывает, но не навязывает и не доказывает свою правоту: нельзя говорить о спасении раньше самого спасения. Теодицея – это, напротив, именно теологическое доказательство, которое претендует на то, чтобы говорить о спасении прежде, чем спасение пришло: для него всегда есть оправдание всего, что случается. Однако именно существование Господа допускает разговор о существовании зла; отсюда следует утверждение Ивана, согласно которому, если Бог не существует, то все позволено. Только слово Господа разделяет добро и зло, и в этом смысле может быть использовано выражение Апостола Павла, относящееся к Закону Божьему, который был дан не для того, чтобы победить наши грехи, а чтобы создать само знание о грехе. В самом деле, без Закона не существует греха, как без Бога не существует зла; и в этом для Достоевского суть свободы: если бы не было Господа, то не было бы разницы между справедливым и несправедливым, а человеческое существование вернулось бы к состоянию «невинности».