Есенин в быту - стр. 5

Искания. В середине 1913 года Есенин подвёл итоги своего пребывания в старой столице: «Ты называешь меня ребёнком, – писал он М. Бальзамовой, – но увы, я уже не такой ребёнок, как ты думаешь, меня жизнь достаточно пощёлкала. Были у меня тяжёлые минуты, когда к сознанию являлась мысль: да стоит ли жить? Идеализм мой действительно был таков, каким представляли его себе люди – люди понимающие. Я был сплошная идея. Теперь же и половину не осталось. И это произошло со мной не потому, что я молод и колеблюсь под чужими взглядами, но нет, я встретил на пути жестокие преграды, и, к сожалению, меня окружали все подлые людишки.

Я не доверяюсь ничьему авторитету, я шёл по собственному расписанию жизни, но назначенные уроки терпели крах. Постепенно во мне угасла вера в людей, и уже я не такой искренний со всеми. Кто виноват в этом? Конечно, те, которые, подло надевая маску, затрагивали грязными лапами нежные струны моей души. Теперь во мне только сомнения в ничтожестве человеческой жизни» (6, 47).

Это крик души человека с тонкой организацией психики, человека легкоранимого и до крайности самолюбивого. Есенин рано осознал себя поэтом – и поэтом незаурядным, притязающим ни много ни мало на ранг гениальности. Его стихи одобрили поэты И. А. Белоусов и С. Н. Кошкаров, критик и историк русской поэзии профессор П. Н. Сакулин, его хорошо встретили в Суриковском литературно-художественном кружке, но редакции газет и журналов, в которые он посылал стихи, сохраняли гробовое молчание – ни ответа ни привета. Это бесило поэта: ждать и терпеть он не умел. Всю вторую половину 1913 года Сергей находился в депрессивном состоянии. В октябре было следующее отчаянное письмо М. Бальзамовой:

«Жизнь – это глупая шутка. Всё в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущённый хаос разврата.

К чему же жить мне среди таких мерзавцев, расточать им священные перлы моей нежной души. Я один, и никого нет на свете, который бы пошёл мне навстречу такой же тоскующей душой. Будь это мужчина или женщина, я всё равно бы заключил его в свои братские объятия и осыпал бы чистыми жемчужными поцелуями, пошёл бы с ним от этого чуждого мне мира, предоставляя свои цветы рвать дерзким рукам того, кто хочет наслаждения.

Я не могу так жить, рассудок мой туманится, мозг мой горит, и мысли путаются, разбиваясь об острые скалы – жизни, как чистые хрустальные волны моря. Я не могу придумать, что со мной. Но если так продолжится ещё, – я убью себя, брошусь из своего окна и разобьюсь вдребезги об эту мёртвую, пёструю и холодную мостовую».

Мысль о смерти будет постоянной и в жизни, и в творчестве поэта. В эти же октябрьские дни он послал Г. Панфилову стихотворение, очень созвучное своему настроению, – «На память об усопшем у могилы»:

…Не говоря уже о видимом – поэтическом – даре, Есенин выделялся среди фабричного окружения высокими моральными требованиями, почерпнутыми им в классической литературе (люди называют их идеализмом). Вхождение юноши во враждебную среду большого города вызвало ломку в его духовной сущности, непонимание окружающими и моральное противостояние им. Но и среди массы обывателей нашлись люди, взыскивающие лучшего, и вскоре после поступления в издательство Сытина Есенин оказался в числе пяти групп «сознательных рабочих Замоскворецкого района», которые осудили раскольническую деятельность ликвидаторов и антиленинскую позицию газеты «Луч». Этот документ попал в Московское охранное отделение, где Сергей получил кличку «Набор».