Эротика.Iz - стр. 55
Так при уколе в сердце замирает любая тварь, вопрошая ангелов немым вопросом ужаса и изумления: уже? неужели уже?
Касание продлилось – медленное, осторожное, разливающееся движение теплой крови по опушке его груди… живота… все ниже… и ниже… словно запели ангелы, словно грянули барабаны, словно сердце, замирая от восторга, расслабилось роковой, сладостной слабостью.
Он шевельнул рукой своей и тут же встретил пальцы ее – длинные, узкие и прохладные пальцы русской княжны, которые сжали его руку в немом зове и крике.
Он хотел подняться, вскочить, воспарить над этой странной русской княжной и ангелом смерти, но ее властные руки в тонких браслетах удержали его на спине, а глаза его увидели над собой ее шальные серо-зеленые, как чистый иней, глаза, такие бездонные, что разом ослабли все члены Иосифа, и язык пересох, и мысли спутались. Словно нырнул он в ледяную, как прорубь, глубину и там, в этой изморозной глубине, его вдруг обдало жаркой, горячей языческой жертвенной кровью. А губы его ощутили ласковое касание ее теплых губ. «Господи, да святится имя Твое!» – никогда в жизни не касались Иосифа такие сладкие губы! Никогда никакие персиянки, гречанки, аланки, румынки, еврейки не целовали так его грудь, живот и чресла его вокруг его паха! И еще никто никогда не погружал его мощный, как у шумерского быка, фаллос в такой горячий, упругий, самооткрывающийся сосуд, вооруженный внутри себя нежными, теплыми, живыми кольцами, которые с силой питона все влекут и влекут его вверх и в глубь этой волшебной штольни, этого узкого туннеля – влекут, заставляя пробить головой тонкую пленку бытия и небытия, и – еще выше! целиком! не только фаллос, но и тело его! да, все его тело, всю его грешную плоть, и мозг, и волю, и душу – вперед! кадыма! – к ослепительному свету, где играют небесные саксофоны, флейты, ксилофоны, тромбоны и скрипки, где поют Элла Фицджеральд, Эдит Пиаф и Барбра Стрейзанд…
«Стоп! Я умираю! Подожди! Подожди!» – закричал он в беззвучном крике.
Она смеялась. «Господи, да святится имя Твое», никто никогда не смеялся в такие минуты! Но, сидя на нем верхом, не давая ему шевельнуться, целуя его и своими губами, и своей фарджой, она смеялась так, как смеется ребенок, получивший любимую игрушку.
– Чему ты смеешься! Подожди!
– Женись на мне, – вдруг шепнула она ему в самое ухо. – Женись на мне, слышишь? Я люблю тебя, я хочу быть женой твоей! Женись на мне и увези меня отсюда!
– Вольга, ты же мужняя жена, ты жена Игоря!
– Убей его! Он твой пленник, убей его! – продолжала шептать она, жарко целуя везде, везде и играя по стволу его фаллоса ласковыми ластами своей волшебной фарджи. – Убей его и возьми меня от него! Увези отсюда! Я одна заменю тебе всех твоих жен, ты слышишь? Убей его!
– Мы не убиваем пленных, ты знаешь.
– Но я хочу быть женой твоей! – что-то случилось с ее голосом: он охрип, он сел, он стал жестким, как тупой клинок. – Ты слышишь, Иосиф, я не хочу потерять тебя, я хочу быть женой твоей!
– Это невозможно, Вольга!
Замерли волшебные пальцы, лопнули струны скрипок Страдивари, на полуноте прервался небесный мотив.
Он открыл глаза.
Он лежал посреди неоглядного поля, под ночным и холодным небом, совершенно один, со странной ноющей болью в левом плече и с двумя тонкими браслетами в правой руке. А по белому ночному туману – или по метельному снегу? – от него медленно удалялся неясный женский силуэт.