Элли и арфист - стр. 11

– А-а-а, так уже лучше. – Клайв вздыхает, отрываясь от пивной бутылки, и на его лице появляется улыбка. – Позови, если понадобится помощь, Эл. Я буду в гостиной.

Он исчезает, включает телевизор, и до меня доносится рев фанатов. Наверное, «Бристоль Сити» забил гол. Когда закончится матч, Клайв перейдет к повтору Доктора Кто. После этого он поужинает острой пастой. Надеюсь, болоньезе получится как надо.

Ведь его жене ох как трудно сосредоточиться.

Я думал об этой песне. Той самой, в которой поется о деньгах. Иметь деньги должно быть смешно в мире богатых людей[3]. Я не богатый человек, но, по правде говоря, все равно считаю деньги смешными. Я говорю об этом Томасу в понедельник утром, когда он останавливается у меня во время обхода. Томас – валлиец, почтальон, высокий, худой, долговязый мужчина и мой друг.

Томас скрещивает перед собой длинные руки.

– Ты имеешь в виду смешные в смысле странные или смешные в смысле «ха-ха-ха»?

– И то, и другое, – говорю я.

Он прислоняется к своему фургону. На нем синие шорты (он носит шорты всегда, в любую погоду; у него очень, очень волосатые ноги) и толстовка психоделического зеленого цвета с желтыми полосками по краям.

День прозрачный и ясный. Томас не спешит доставлять письма.

– Почему? – спрашивает он.

Я отвечаю, что, на мой взгляд, деньги работают как-то наперекосяк.

– И все-таки я тебя не понимаю, дружище, – говорит он. – Что значит – наперекосяк?

Я подробно все объясняю, начиная с азов. Монетка в один пенни – это, безусловно, красота в чистом виде, не так ли? Вид у Томаса растерянный, поэтому я объясняю и это тоже. Пенни – очень желанный предмет. У него небольшой, приятный, идеальный размер. Его цвет напоминает закатное солнце – он бронзовый, яркий, блестящий. По краю у него очаровательный приподнятый ободок. Гравировка на реверсе представляет собой решетку, интересное решение. Эта гравировка напоминает верхнюю часть арфы, что еще интереснее. Мне никогда не надоедает смотреть на пенни. Я бережно храню все свои монетки по одному пенни, натираю их уксусом и раскладываю на подоконнике амбара, где они отражают солнечный свет. Каждый пенни – произведение искусства. Красивее монеты в мире нет.

Томас смотрит на меня, скривив рот.

Монета достоинством в два пенни, продолжаю я, хотя и обладает такой же приятной глазу медной яркостью одного пенни, но не настолько идеальна по размеру. Другие монеты (с этим-то он наверняка согласится, не так ли?) не очень удачны с точки зрения цвета. Однофунтовые и двухфунтовые монеты всегда силятся выглядеть яркими, но у них не получается. Пенни всех затмевают. Пенни, безусловно, лучшие. Тем не менее никто, похоже, их не ценит.

Томас поглядывает на часы. Я продолжаю.

Пяти-, десяти- и двадцатифунтовые банкноты смешны. Как они могут стоить в сотни раз дороже монет? Я, конечно, люблю бумагу – бумага великолепна, сделана из деревьев, а кто усомнится в величии деревьев? Но бумажные деньги – это тонкие полоски не самого лучшего качества. А новые банкноты вообще делаются из какого-то мерзкого и скользкого материала. С какой стати они считаются более важными, чем крепкая и блестящая монета?

Томас открывает дверцу своего фургона и садится внутрь. Из задней части авто доносится лай его собак, американских овчарок, очень крупных и слюнявых тварей. Я продолжаю объяснять свою теорию Томасу через открытое окно.