Эликсир жизни - стр. 33
Злополучное открытие
Бубрецов был мелкий, щуплый, конопатый, очень подвижный и веселый. Над его картавостью коллеги потешались в открытую, но он не обижался, смеялся вместе с ними. Все они были физики и биофизики, энергичные и задорные. Занимались применением люминесценции в биологии. В то время возник сильный интерес к биомембранам. Одним из объектов были мембраны из мышц кролика. Эти мембраны – ретикулум – нам привозили с биофака МГУ, где кто-то из биохимиков наладил их выделение. Как выяснилось через несколько лет, этим биохимиком была моя будущая вторая жена. Расчет и случай правят миром.
Моя работа с ретикулумом началась с открытия, точнее – со злополучного открытия. Случилось это так. Как-то вечером подошел Бубрецов и протянул маленькую пробирочку с раствором: «Вот нам пгивезли из МГУ свежие мембганы гетикулума. Нужно посмотгеть их белковую люминесценцию». В тот же вечер я начал делать прикидочные опыты. Они оказались ошеломляющими. К полуночи, когда в лаборатории уже не было ни души, я нехотя завершил работу, убрал ретикулум в холодильник, выключил аппаратуру и счастливый потопал в общагу спать.
Рано утром снова был за прибором и работал до позднего вечера, почти не отрываясь. Коллеги каждый час пили кофе или ходили в буфет. Я за весь день оторвался от работы только на короткий скудный обед. Надо мной шутили: «Эй, Никишин! Хватит насиловать аппаратуру! Дай ей отдохнуть». Но зуд открытия не давал мне покоя. Несколько дней я азартно ставил опыты. Всё повторялось в лучшем виде. Единственное, что смущало, это то, почему до меня никто не видел такого: белок излучал ультрафиолетовый свет дискретно, узкими полосами. Это было похоже на известный эффект дискретных энергий у молекул в замороженных углеводородах. Тот эффект имел ясную физическую природу. Мой же эффект объяснить было невозможно.
Наконец я показал свои результаты Бубрецову. Он в замешательстве смотрел на узкие линии, записанные прибором на бумажной ленте, и бормотал: «Ничего не понимаю. Этого не может быть. Откуда такое?». Я стал его убеждать, что это – открытие. Бубрецов резонно заметил мне: «Викентий, если хочешь убедить, то не тужься убеждать, а потгудись объяснить». Разумных объяснений у меня не было.
Вдруг Бубрецова осенила догадка: «А на каком пгибоге ты это измегял?». Я кивнул на установку, стоящую в углу. Бубрецов присвистнул и засмеялся: «А ты не обгатил внимание, какая там стоит лампа?». Я в замешательстве подошел к прибору и посмотрел. Это была ртутная лампа. Я всё понял. Такая лампа дает не сплошную полосу ультрафиолета, а отдельные линии. Краска стыда бросилась мне в лицо, ибо, как говорится, каждый имеет право на ошибку в высшей математике, но никто не имеет права на ошибку в таблице умножения. Это было фиаско. Бубрецов, видя мою подавленность, перестал смеяться и попытался подбодрить: «Не пегеживай! Не ты пегвый так накалываешься. Я сам, будучи студентом, сделал примегно такую же ошибку и чуть не отпгавил статью об „откгытии“ в жугнал. Спасибо, что шеф вовгемя вегнулся из командиговки…».
Я понял, что к научной истине приходят последовательно: ошибка за ошибкой. И я был признателен Бубрецову за то, что он уберег меня от публичного позора; коллеги ничего не узнали о злополучном открытии. Я получил урок: повторяемость результатов не есть гарантия правильности опыта. И еще: торопись без суеты. Когда торопишься, вспомни, сколько раз ты куда-нибудь спешил и что из этого выходило.