Эликсир жизни - стр. 24

Когда в лагере раздался сигнал «отбой», стройотрядовцы нехотя разбрелись по палаткам, а мы с Лидой сумели незаметно выскользнуть к каким-то деревянным домишкам для отдыхающих. Пошел дождь. Мы спрятались под навес флигеля. Стояли рядом, прижавшись друг к другу, и нам было тепло. Вскоре хлынул ливень, от которого козырек флигеля не спасал. Обнялись еще плотней. Целовались и не замечали ни шквального ветра, ни ливня, ни темноты, ни времени. Наконец ливень кончился, ветер утих, мы выбрались из-под навеса и вернулись в лагерь. Но было поздно: нас давно хватились. Наутро перед строем нам объявили строгий выговор за самовольную отлучку после отбоя. Начальник лагеря оповестил меня, что сегодня вечером руководство рассмотрит мою персону и что могут отчислить из отряда.

Но никакого рассмотрения не состоялось. Когда я днем, торопясь с обеда на работу, выходил из столовой, начальник лагеря крикнул: «Эй, Никишин! Постой-ка». Я ожидал нахлобучки, но неожиданно он произнес тихо и мягко: «У Лиды умер отец. Она уезжает. Только что пошла на автобусную остановку». Я бросился бежать. Успел. Она одиноко стояла на пыльной стоянке. Я подбежал. Она прислонилась ко мне и зарыдала. Тут подошел автобус. Она уехала, попросив меня приехать в выходные.

Никогда еще трудовые будни не тянулись так долго. Наконец выходные настали. С утра я явился к командиру и выпросил отгул. Сначала долго добирался на автобусе до Москвы, потом на метро доехал до Курского вокзала, сел на электричку, доехал до Ногинска; там протиснулся в переполненный автобус. День был солнечный и жаркий. Водитель врубил радио. Магомаев пел «Я видел Вас всего лишь только раз. Но мне открылся миг неповторимый…». Мое сердце пело вместе с ним. Когда я выбрался из автобуса, то быстро нашел нужный дом – двухэтажный, каменный, сталинский. Меня встретила маленькая пухлая женщина в черном. «Дочка, это к тебе!», – крикнула она. Лида тоже была в трауре. Они оставили меня на ночь, постелив отдельно в маленькой комнате. В воскресенье вечером я вернулся обратно в «Заречье».

После стройотряда я поехал со своей матерью на Урал в деревню к бабушке, на целый месяц. Писал оттуда Лиде длинные письма чуть ли не через день. Ответов не было. Переживал, томился, страдал и снова отправлял письма. Уральская родня посмеивалась: «Ишь, писатель! Все тетрадки на любовь извел».

Когда я вернулся, то сразу поехал к Лиде. Она открыла дверь и, внимательно посмотрев, спокойно пригласила: «Что ж, заходи». Я удивился холодному приему, но потом причина выяснилась: за весь месяц Лида не получила ни одной весточки. Оказалось, что я перепутал адрес и слал письма не туда. Она сначала не очень-то в это верила. Но потом поверила или сделала вид, что поверила.

Вечером ее мать вернулась с работы и разрешила мне погостить у них недельку. Утром она уходила на работу, а мы с Лидой сидели дома, разговаривали ни о чем или шли гулять. Иногда Лидия позволяла себя целовать. От этого я стал совершенно хмельной. Однажды, когда в очередной серии объятий я распалился как утюг, она спросила: «Ты хочешь, чтобы я стала твоей?». «Да, само собой», – брякнул я, не совсем ясно осознавая смысл этих слов. Она неторопливо постелила, спокойно сняла с себя одежду и легла. Я быстро сделал то, что требовала природа, но почему-то без особых эмоций. Она тоже не проявила к процессу интереса, резюмировав его завершение фразой: «Я боялась, что ты меня проткнешь!». Одевшись, она воскликнула с воодушевлением: «Теперь я твоя!». «И я твой», – вздохнул я грустно. Я был не просто разочарован. Было хреново. Тот, кто гордится тем, что никогда не врет, пусть вспомнит свой ответ на вопрос «ваш первый сексуальный опыт?». Сразу после близости мне стало как-то погано, причем, даже физически: подташнивало и возникла резь в глазах. Лида пожалела: «Бедненький! Не горюй. Это может потому так, что у тебя в первый раз». У нее до меня был взрослый мужчина. Она встречалась с ним два года, с 17 лет. Это оказалось для меня неприятным сюрпризом.