Эликсир бессмертия для вождя. Секретные лаборатории на службе власти - стр. 11
Константин Устинович и его подчинённые ежедневно работали до 11–12 часов вечера, порой задерживались и дольше.
…Огромный объём информации, который необходимо было переварить и удержать в памяти, постоянное нервное напряжение, накапливавшееся годами, не могли не сказаться на его физическом и умственном здоровье.
Немудрено, что одним из первых, кто в ближайшем окружении Брежнева стал активно пользоваться снотворным, был именно Черненко.
Через некоторое время увлечение гасящими возбуждение наркотиками начало проявляться в его поведении: походка из суетливо-семенящей стала расслабленно-неуверенной, речь – вялой и невнятной.
Заторможенность в движениях и мыслительных процессах становилась всё более очевидной проработавшим с ним не один год сотрудникам аппарата ЦК.
Теперь он зачастую отвечал невпопад, отрешенно вперив взгляд в пространство над головой собеседника.
На периферийных партийных сановников, впервые общающихся с Черненко, он производил впечатление человека, глубоко озабоченного партийно-государственными проблемами. На самом же деле – Константин Устинович просто спал с открытыми глазами, не в состоянии освободиться от наркотических пут после утренней побудки.
Начались проколы. Брежнев не раз отчитывал его:
– Ну, что же ты, Костя? Забыл?
Иногда с нарастающим раздражением:
– Надо же думать, соображать!
Черненко выходил из кабинета жалкий: лицо красное, руки дрожат.
К. У. Черненко
Попытки загладить свою вину всё чаще принимали комичную форму, превратившись в откровенное подобострастие и угодливость.
Его знаменитая фраза-рефрен: «Всё хорошо, всё хорошо», которой Черненко неизменно отвечал на все обращенные к нему вопросы, ставила в неловкое положение собеседников, свидетельствовала, что он не совсем здоров и занят собственными мыслями и проблемами.
Из-за этой фразы, ставшей притчей во языцех среди окружавших его партноменклатурщиков, он постоянно попадал впросак.
Желающих обменяться с ним мнениями о текущих политических событиях становилось всё меньше.
А личная охрана членов Политбюро от души хохотала, пародируя его на все лады в кремлёвских закоулках.
Завидев вошедшего генсека, Константин Устинович с усилием поднялся и заплетающейся походкой, но с распростёртыми руками двинулся навстречу.
Брежнев к объятиям расположен не был. Черненко это понял и руки опустил.
– С благополучным возвращением, Леонид Ильич! Как съездили?
– Пронесло… К чёртовой матери!
– Ну вот, всё хорошо, всё хорошо…
Брежнев вскипел, выругался и громко крикнул:
– Что ж тут хорошего?! Меня пронесло, а ему «всё хорошо, всё хорошо»!
Крик Хозяина вырвал Черненко из наркотического забытья, он вдруг преодолел барьер, отделявший его от реальности:
– Что-то случилось, Леонид Ильич?
Брежнев в ответ только захлопнул дверь и опрометью бросился к шкафу, к вожделенной «Беловежской», так как вновь почувствовал позывы опорожниться.
Визит подходил к концу, и Никсон пригласил Брежнева погостить денька два-три у него на ранчо в Сан-Клементе – местечко неподалёку от Лос-Анджелеса, на берегу Тихого океана.
23 июня генсек и президент самолётом отправились из Вашингтона в Калифорнию, а оттуда на военном вертолёте добрались до пункта назначения. Вскоре в одной из комнат состоялась их очередная беседа, затянувшаяся за полночь.