Еликанида и Анна - стр. 3
Тётка Матрёна простудилась и умерла в начале октября, ещё снег не лёг. В последний день всё торопилась досказать, как лучше льдины от берегов отгонять, чтобы вода не схватилась и льдом не разрушило переправу. К тому времени они уже поставили домик для часового и сложили в нём печку. Тётку Матрёну похоронили достойно, помянули с Анной крепким травяным чаем. Тогда же и решили, что по суткам будут сторожить: пока одна караулит на переправе, другая всё делает по хозяйству.
Анна поселилась в доме Еликаниды в сентябре. Отца её, Ганю Ячменёва, раскулачили и увезли в неизвестном направлении. Пятнадцатилетнего брата мобилизовали красные, а сёстры, как и Еликанидины младшие, подались на станцию, и от них с тех пор ни слуху ни духу. Анна осталась одна. Она появилась на пороге Еликанидиного дома с рамкой сотового мёда, молча протянула хозяйке.
– Садись к столу, коли не шутишь, картох положу тебе, – сказала необидчиво Еликанида.
Потом пили чай. Молча. А чего говорить, когда всё ясно: теперь вместе придётся коротать жизнь, покуда она не кончится. Делить им нечего, а вместе, глядишь, и выдюжат.
Анна была моложе её лет на двадцать, и потому, наверное, никак не называла Еликаниду – ни по имени, ни тёткой. И она её в ответ не стала никак звать. Общались обе просто на «ты».
Анну пришлось многому учить. В поле и по дому она всё делала, а вот мужицкую работу потянуть не могла. Ни рыбалить, ни масло давить. Как винтовку разбирать и чистить, Еликаниде пришлось безуспешно показывать ей не раз. Однажды даже сорвалась:
– До чего ж бестолкова девка – горшок, а не голова!
Анна вспыхнула:
– Была девка, пока замуж не вышла, да война сделала вдовой!
Мужа у Анны призвали в тридцать восьмом, в финскую он пропал без вести, она осталась бездетной и без пособия. Больше они ни о мужьях, ни о детях не говорили никогда. И не ссорились больше…
Еликанида снова глянула на заиндевевшее окошко – пора в караул заступать. Подкинула дров в печку. Поддела тёплое под низ. Сунула ноги в растоптанные валенки. Вспомнила в который раз, как ребёнком-малолеткой сидела подле отца, когда тот у печки сучил дратву.
– Тять, а чо ты делаешь? Зачем верёвочку смолой трёшь?
И отец стал рассказывать, как нужно дратву готовить, как валенки подшивать, чтобы зимой не расползлись. Столько лет прошло, а нужда заставила – и сразу всё вспомнилось, словно всю жизнь этим занималась. Да мало ли ещё таких дел по дому, которые вроде сами делаются, а как останешься за старшую, так голова кругом. Хорошо, в том сентябре успели до дождей картоху убрать да дров наготовили три больших поленницы – Анна и тут неумеха оказалась, пришлось Еликаниде неделю одной колоть дрова.
А вот травы сушить – это Анна. Уйдёт в лес с рассветом, пока Еликанида на посту стоит, а к вечеру уже на противнях и лист смородиновый, и иван-чай, и пижма насушены, и орехи кедровые налущены, и сосновые иглы запарены, и много ещё чего на зиму заготовлено. Однажды зуб у Еликаниды разболелся, так Анна шалфеем её отпоила, не дала боли верховодить…
Картошка сварилась, воду с чугунка слила в баклажку – Анна придёт с мороза, ей тёплое питьё будет. Пора за водой идти. Поверх старого самодельного ватника Еликанида повязала штопанную-перештопанную шаль, верёвкой подпоясалась, взяла рукавицы. В сенцах сняла с гвоздя коромысло, два старых ведра. Открыла дверь – сразу окатило холодным паром так, что дыхание зашлось.