Экспонат руками не трогать - стр. 25
Источником ее страхов были даже не турецкие ятаганы и арабские палаши, о которых она рассказывала Семеновне, а, выражаясь ее собственными словами, «черные басурманские рожи, точно из преисподней, которые так зенками стреляют, что оторопь берет» (на самом деле то были прекрасные образчики персидской портретной живописи периода Каджарской династии[8], приобретенные Петром Ивановичем в Тегеране).
– Ничего, девка, привыкнешь. Я сперва сама от этого хозяйского добра шарахалась, а потом свыклась… ты вот что, по сторонам не глазей, возьми веник и знай себе мети, – советовала ей умудренная опытом Семеновна.
В то утро Шура, по обыкновению перекрестясь, переступила порог хозяйского кабинета с твердым намерением не глазеть по сторонам и, макнув веник в ведро с водой, принялась старательно мести цветастый ковер. В проворных Шуриных руках веник заходил взад-вперед, сметая пыль с причудливого узора. Перед глазами мелькали райские птицы, перелетающие с дерева на дерево, зубастые хищники, прятавшиеся в зарослях кустарника… Но не успела Шура подумать, что Семеновна оказалась права и, может, со временем она и впрямь привыкнет к страшным басурманским рожам, как ее взгляд натолкнулся на полу на чей-то черный грязный сапог, да не просто сапог, а ногу в сапоге. Она даже закричала не сразу, а только когда увидела лицо лежащего на полу человека, которое было до того ужасно, что веник с тряпкой тут же вывалились у нее из рук. Истошный Шуркин вопль разбудил и поднял на ноги весь дом, началась невероятная суета, захлопали двери. По свидетельству Семеновны, явившейся на подмогу первой, «Шурка взгомонила все соседство на пяти этажах». Следом за кухаркой прибежал похмельный дворник Степан, занесший в кухню с утра связку дров, за ними, запахивая на ходу шлафрок, Петр Иванович и, наконец, молодой хозяин Федор Петрович. Картина, открывшаяся им, была жуткой. На полу кабинета между письменным столом и стеклянным стенным шкапом в самом деле обнаружился незнакомый и, по всей видимости, абсолютно мертвый человек. Он лежал на спине, нелепо раскинув ноги, правая рука его сжимала перевязанное грязным шарфом горло. Рядом валялись засаленный картуз и вещевой мешок. Но самое тягостное впечатление производило лицо незнакомца, искаженное ужасом и предсмертной агонией. Какой-то звериный страх застыл в его остекленевших глазах, а с губ, сведенных судорогой, казалось, все еще был готов сорваться отчаянный вопль. Не было ни следов крови, ни борьбы, не видно и орудия убийства…
– Свят, свят, свят… – прошептала Семеновна и с вопросом посмотрела на хозяина, – и откуда ж его к нам принесло?
– Оно понятно, откуда… вон, – мрачно отозвался Степан и мотнул головой в сторону приоткрытого окна. В углу горестно запричитала Шурка.
– Guck mal, Vater[9], тут под столом любопытные предметы имеются, насколько я понимаю, отмычки… – наклонившись, заметил Федор и хотел что-то подобрать с пола.
– Погоди, сын, – остановил его Мельгунов, который уже оправился от первого шока и стал деловито раздавать указания. – Вот что, надо немедленно послать за околоточным! Степан… давай-ка поспешай. А ты, Федор, поднимись к доктору Домнову. Скажи… словом, ты сам знаешь что… и не топчитесь здесь все. Шура, прекрати выть! Семеновна, накрой его чем-нибудь!