Эксперимент - стр. 71
– Этот разговор еще не закончен! – угрожающим тоном сказала Лилит, выходя из комнаты – Так не может продолжаться!
– Да, да. Пошли. – Левиафан пропустил ее вперед и улыбнулся, вытирая кровавый рот.
24
В шесть утра Жаклин и Марк уехали на такси домой, оба пьяные, как валенки.
Левиафан сгреб со стола всю посуду в большой поднос и отнёс его на кухню. Лилит, уставшая и расстроенная, сидела за столом, загадочно смотря в одну точку. Она вертела стакан с ромом и молчала.
«Он трупы также как и посуду сгребает, а потом просто выбрасывает их существование из головы. Я тоже не люблю людей, но хоть какая-то часть его сердца должна иметь уважение к чужой жизни. Кто дал ему право так легко распоряжаться чужими душами? Почему он такой жестокий? Что заставило его стать таким, ведь у него есть всё, о чём простой человек может только мечтать. Если он умеет любить, значит, он должен уметь жалеть. Хотя понадобилось почти пятьсот лет, чтобы он научился любить. Сколько же нужно лет, чтобы он научился уважать другие человеческие желания и чувства?», Лилит была полностью поглощена своими мыслями и не заметила, что Левиафан стоит в дверном проеме и рассматривает её с озадаченным видом, уже предвкушая серьезный разговор.
Левиафан не очень любил разговоры «за жизнь», тем более вести такие разговоры с людьми было ещё сложнее.
– У человека нет времени на жизнь. За этот короткий срок, предположим, он родился, до двадцати лет – это не человек, это бестолковый ребенок. После двадцати он только начинает осознавать что-то в этой жизни, точнее он пытается, не факт, что правильно это делает. В период между двадцатью и тридцатью, человек учится методом проб и ошибок, познает сущность своего тела и души, и на что это способно. Значит, от одного года и до тридцати – это амёба, а не сознательное существо. После тридцати и где-то до сорока, сорока пяти человек уже набирается опыта, он уже «homosapienssapiens». Но вот беда, в пятьдесят человек начинает слишком много думать о смерти, и ему уже не до познания самого себя. Итого, у нас получается, что вообще, пятнадцать – двадцать лет из всей жизни человек отводит на восприятие мира. Мне четыреста восемьдесят пять лет, и что человек может мне рассказать и показать нового за его пятнадцать – двадцать лет… – всё это Левиафан высказывал Лилит.
– Понимаешь, дорогая, чтобы со мной говорить на серьёзные темы, а я вижу по тебе, что именно этим ты и собираешься заняться, тебе должно быть хотя бы пятьдесят. Тебе всего двадцать три. Ты ещё в стадии куколки, зародыша бабочки, личинка, которая только окуклилась, а уже пытается что-то излагать. – Он замолчал и очень удивился, глядя на лицо Лилит.
Она улыбалась, нагло и пафосно.
– Что ж, Левиафан, тогда тебе следует считать себя ничтожным вампиром, потратившего четыреста восемьдесят пять лет своей жизни в пустую, потому что человеческий зародыш в виде меня, окуклившаяся гусеница, как ты меня обозвал, научила тебя любить! Весь свой опыт ты можешь выкинуть в помойку! Ты и твои четыреста восемьдесят пять лет настолько жалки, потому что ты не умеешь чувствовать. Ты боишься жалости, стыда, совести, ответственности… и любви, как бес ладана. А когда чего-то боишься в жизни – это значит, что в этом нет опыта. К примеру, человек, который никогда не летал, он будет бояться самолетов, а если его заставить летать каждый день, то через месяц, ему будет наплевать на перелёты. Твоя боязнь чувств говорит.… Да, нет, она просто кричит о том, что у тебя нет в этом опыта! И это за четыреста восемьдесят пять лет-то? Тебе самому не стыдно? Все эти годы гроша ломаного не стоят. Пустота не оценивается и не имеет вообще никакой ценности. А пустота души не придает тебе никакой значимости. Так что, как бы это прискорбно не звучало, но тебе придется меня выслушать, потому что тебе есть чему поучиться у меня! За свои годы, ты стал первоклассным любовником, у нас не было ещё ни одной одинаково проведенной ночи – у тебя есть опыт в этом. Ты отличный убийца – за две минуты твои руки выдергивают душу из человека, а потом избавляются от трупа – и это за две – три минуты – сильно! Ты прекрасно играешь на скрипке – ты потратил на это не один десяток лет из своей вечности. У тебя хорошо подвешен язык, и ты многое знаешь, потому что много видел сам, переживал лично. Но когда ты понял, что сожрать меня ты не хочешь, даже не можешь, потому что у тебя появились чувства ко мне… ты испугался, струсил! И сейчас ты не знаешь, как себя вести, что делать с этим чувствами. Ты как кролик, которого загнали в угол и он очень хочет выбраться из этой западни, но из-за того, что очень сильно напуган, он не может предпринять никаких действий, прям как ты. Только ты ещё и огрызаешься, находясь в таком зыбком положении. Но больше ты ни на что не способен. Незнание, неопытность и опасение сверлят тебя изнутри, они пытаются прорваться наружу, а ты их назад заталкиваешь! И знаешь, что… Раз ты такой крутой вампир, который прожил и повидал очень много, куколку бабочки ты не желаешь слушать, разбирайся сам в этом дерьме! А личинка отправляется спать! Проблема твоей психологии, сверхэгоистичного «Я» меня совершенно не волнует. Только когда твой страх окончательно тебя сожрет, будет уже поздно признавать то, что я была права и стоило хотя бы сделать вид, что ты меня слушаешь.… И ещё, я всё-таки скажу, прекрати жрать и убивать близких мне людей! Ты мне как-то сказал, что «вечность» – это плохо и один из её ужасных пунктов это то, что мне придется смотреть, как умирают близкие, и как тяжело их всех терять. Вот, что-то мне подсказывает, что в таком темпе, я потеряю вообще всех людей, которые меня окружают до своих двадцати четырех лет, а всё благодаря тебе! Так что, будь любезен, иди и ешь бомжей, например! – Лилит встала, поставила стакан с ромом и пошла наверх в спальню.