Эксперимент - стр. 3

– Понимаете, Антон… Понимаешь, я росла на трудах Кощея Вячеславовича. Его монографию о реалистичности сказочных миров прочитала ещё в первом классе. И диплом писала на основе его трудов по метафантастике эпохи неопостреализма двадцать шестого века. Разве я могла не подать заявку?

– О, Великая Наука! Что может быть глупее двадцатишестилетней экспедиции в таком юном возрасте? Ладно, я понимаю, лет в семьдесят. Когда и дети повзрослели, и взгляды устоялись. Дома уже всё надоело, муж больше посматривает на сторону, чем на тебя. Но в двадцать лет сама природа требует продолжать род. Нянчиться с малышами, болтать с другими мамочками о всякой всячине. Неужели ты от всего этого отказалась ради какого-то там эксперимента?

– Какое тебе до этого дело? – возмутилась Ольга. – Моей маме было за девяносто, когда появилась я. И ничего. Теперь нянчится с моим братом. Возраст – это рудимент средневековья. Вам самому-то сколько лет?

– Девяносто три. Это важно?

Ольга хмыкнула и решительно вышла из отсека. Только у портала слегка замедлилась, качнулась, но тут же продолжила путь.

– Ну вот. И она обиделась, – задумчиво произнёс Антон, провожая её взглядом.

– Просто ты лезешь с глупыми вопросами, – ответила Алевтина.

– Да почему с глупыми? Вот ты мне скажи, Аль. Разве я не прав?

– Не прав.

– Да ну вас всех. В чём?

– Наука важнее всего. Каждый новый шаг, каждая проломанная стена приближает нас к истинной цели. Если бы все смотрели только себе под нос, мы бы никогда не выбрались из пещер. Ну хорошо. Из капитализма. А детей и без нас кто-нибудь родит. Сейчас это не первоочередная задача.

– Причём здесь дети? Я вообще не про них. Она ж зелёная совсем. У нас такая погибла на Козероге, когда в бурю попали. Она, видите ли, пристегнуться забыла. Ну и… Я до сих пор помню, как мы пытались понять, где правая нога, а где левая.

– Такое случается и с более опытными. На себя посмотри. Весь в шрамах, как доска для шинкования.

– Именно поэтому я и знаю, кого брать надо, а кого лучше дома оставить. Пусть себе новые сорта растений выводят. Вон на Плутоне до сих пор редиски нет. Разве это дело? До сих пор проекцию жуют.

– Нашёл с чем сравнить.

– Да, нашёл. Если с ней что-то случится, я даже не попытаюсь притащить её останки к докстанции.

– Попытаешься, никуда не денешься, – с хитрой усмешкой сказала Алевтина.

– С чего бы это?

– Я тебя слишком хорошо знаю.

– Глупость. Ничего ты не знаешь. Я люблю свою шкуру, мне в ней хорошо и уютно. А если у кого-то задница в скипидаре, это не мои проблемы.

– Ладно, хватит о грустном. Оля – программист. В разведку не пойдёт. Будет себе дроны контролировать в полной безопасности.

– Может, ты и права. Слушай, а ведь мы последние тут остались, – отметил Антон, озираясь по сторонам.

Кроме голограммы, которая уже изображала прыжки через скакалку, в зале никого не было. Антон почесал затылок, сделал пару махов руками, косо поглядывая на Алевтину. Та следила за ним, скрестив руки на груди, а затем закатила глаза и произнесла:

– Ну, говори уже.

– Я тут вспомнил хорошее упражнение для восстановления кровоснабжения.

– Давай, только по-быстрому, а то Кощей ядом изойдёт.

– По-быстрому не обещаю, но громко будет точно.

Алевтина улыбнулась и сделала мягкий, изящный шаг вперёд.

Отсутствие уюта в кают-компании лучше слов отражало ледяную душу Кощея. Исследователь чудесных миров оставил всё тепло и человечность на шершавых страницах книг, а для людей сохранил лишь пустоту. Пропитал ею обстановку просторного зала. Ещё на Ганимеде купил мебель из адаптированного пластика, будто вырубленную во льду. Повесил на стенах репродукции картин в стиле трешавангардизма позапрошлого века, которые пародировали худшие произведения эпохи модерна. И всё это создало колкую, холодную обстановку. Даже просто находиться здесь было неприятно.