Экс-доцент - стр. 28
И нарыл. И такого нарыл! Уж и не землю, казалось, рыл, а самое что ни есть дерьмо из‑под холерного барака!
Что Ведренко по дамской линии больно шустер – это бы шут с ним, все не без греха. Но зачем же апосля с дамочками‑то этими – вот так вот? Если какая не ублажила – так ты ее отправь Беломорканал рыть, и концы в воду, как делают все, кто с головой. А тут… У одной брюхо вспорото, другую, судя по всему, долго ножом кромсали, третью огнем подпаливали в различных местах. А там еще и четвертая, и пятая, и десятая. Что, ежели с этой стороны ему кто и сделал кирдык?
У Нюмки Буциса – того хуже. Баб ему мало! На мальчуганов перекинулся, забирал из приютов, а потом их вылавливали в Москве‑реке. Вот и допрыгался Нюмка, дурень. И поделом ему, говнюку!
Все бы ничего, но как товарищу наркому обо всех этих мерзостях доложить? Да и надо ли докладывать, расстраивать Николай Иваныча? Тут не только даже то, что этакое пятно на весь беззаветный наркомат, а еще и то (он где‑то в воздухе нечаянно услыхал), что у самого товарища наркома по этой части – как и у поганца Нюмки Буциса…
Но этой мысли Чужак и додумывать не стал: колко…
В общем, расстроиться может товарищ нарком. А от расстройства и осерчать. А на кого осерчать? На него, на Чужака! На этих‑то жмуриков что серчать – им уже от того не горячо, не холодно. Нет, насколько б лучше все же, чтоб эти двое – в результате заговора какого‑нибудь право‑лево… троцкистско‑зиновьевского… хрен знает какого! Вот бы и жмуриков к этому крылу как‑то пришпилить – тут бы, пожалуй, товарищ нарком расстроился куда как менее. Эх, кабы!..
А может, глядишь, и взаправду? Сегодня при обыске Нюмкиной дачи на Пахре обнаружил в камине клочок бумаги обгоревший, и на клочке том вот такая вот хрень: «…при расследовании Ваших преступлений… явиться на заседание Тайного Суда…» – да еще буквы какие‑то иностранные, а все остальное выгорело. Какой такой, к бесу, Тайный Суд?! Суд у нас (если «троек» не считаючи) открытый, рабоче‑крестьянский, ни от кого не таящийся. Только какие‑нибудь троцкисты‑хренисты до такого, до тайного, додуматься могли. Да и буквы эти подлые, не из нашенского букваря… Тогда, увидев буквочки те, он, Чужак, едва не взмолился деду бородатому, что, как попы говорят, еси на небеси: Господи, ну дай пристегнуть этих двух засранцев к какому‑нибудь троцкистско‑зиновьевскому, поразветвленнее!
О находке своей, об этом «Тайном Суде» и о буквочках этих, тут же поспешил доложить товарищу Панасенкову, наркомовскому заму. Ожидал, что тот похвалит за бдительность и рвение – ан все наоборот. Вдруг не на шутку взъярился товарищ Панасенков ни с того ни с сего:
– Ты что, Чужак! – прошипел. – Какой еще «тайный» у нас в СССР?! Чтобы про бумажку эту – никому. Рот про это еще раззявишь – размажу, понял?
Как тут не понять?
– Так точно, товарищ комиссар второго ранга!
«Но почему, почему?.. – думал про себя. – Ну чем ему лево‑право‑троцкистско‑зиновьевский не хорош?» Но лишнего спрашивать не стал – уж товарищ‑то Панасенков размажет, за ним не станется.
А тот вдруг:
– Да, кстати, еще, Чужак. У тебя там такой Васильцев по какому‑нибудь делу проходит?
Вот те на! Чтобы сам Панасенков заинтересовался каким‑то истопником!
– Так точно, проходит.
Ах, слишком поспешно ответил, пожалуй что. Тоже не по чину ему, майору Чужаку, держать в голове всяких там кочегаров‑говнопаров. Не царское дело!