Эклиптика - стр. 7

[5] на набережной вам не помогут. Запряженные лошадьми фаэтоны вас туда не отвезут. Усадьба стоит на отшибе, и местные туда не ходят, полагая, что там обитает профессор-затворник, яростно оберегающий свое уединение. Как и другие частные виллы, Портмантл никому на острове не интересен, а потому идеально подходит для тех, кто хочет укрыться от чужих глаз.

Единственный путь к прибежищу пролегает через восточную часть острова, по улице Чам-лиманы-ёлу. Проселочная дорога обрывается у кованой ограды с пиками, оцепляющей усадьбу. Маккинни утверждала, что пробраться на территорию можно и другим путем – переплыв бухту с запада на восток и взобравшись на мыс по скалистому склону, – но на практике ее теорию никто не проверял. Фальшивые таблички, развешанные вдоль забора, действовали безотказно: Dikkat köpek var – “Осторожно, злая собака”.

Мы не знали, как давно существует Портмантл, знали только, что многие искали здесь приюта задолго до того, как мы заявили на него свои права; для того он и был построен – спасать разочаровавшихся в себе художников вроде нас. Уединенность усадьбы позволяла творить вне смирительной рубашки мира, не испытывая его давления. Здесь мы могли заглушить голоса, что зудели и нудили в сознании, забыть о душащих сомнениях, отбросить обыденные хлопоты, помехи и обязанности, отстраниться от инфернальных звуков цеховой жизни: телефонных звонков, поторапливающих писем в фирменных конвертах от галерей, издателей, студий, меценатов – и работать, наконец-то работать, без чужого вмешательства и влияния. “Свобода творчества”, “самобытность”, “подлинное самовыражение” – эти слова повторялись в Портмантле, как заповеди, пусть даже они редко претворялись в жизнь, а то и вовсе были призрачными идеалами. В Портмантле просто восстанавливали силы. Своего рода санаторий, куда приезжали не за телесным оздоровлением, но чтобы обрести утраченное вдохновение, упущенную веру в само искусство. Ясность – так мы это называли; единственное, без чего мы не могли жить.

В Портмантле не принято было упоминать о времени, разве что в самых общих чертах: течение дней, смена времен года, положение солнца над лесом. И Эндер, и директор по долгу службы носили карманные часы, но в самом доме часов не было, не приветствовались и календари. Не то чтобы нам запрещалось ими пользоваться – с некоторыми оговорками мы были вольны делать все, что захотим. Любой мог протащить на остров наручные часы или начертить на земле циферблат разметочным шнуром и определять время по солнцу, но ему бы тут же указали, что он только сам себе вредит. Почему наши мысли должны вращаться по часовой стрелке? Почему мы должны жить по законам мира, которому больше не подвластны? Искусство нельзя втиснуть в расписание. Мы пользовались расплывчатыми формулировками: “завтра утром”, “в прошлую среду”, “три-четыре сезона назад” – и они неплохо нам служили, помогая забыть о том, что часы и минуты, по сути, ведут обратный отсчет.

Потому-то я и не могу сказать точно, сколько прожила в Портмантле до прибытия Фуллертона. Приехала я в 1962-м, но с тех пор на моих глазах столько зим сковало холодом здешние сосны, что все слилось в одну серую зиму, необъятную и туманную, как море. Дневник я забросила быстро, и вычислить сроки моего пребывания по записям было невозможно. По приблизительным подсчетам, мы с Маккинни провели в Портмантле не меньше десяти лет, а Куикмен и Петтифер – почти восемь.