Екатерина Чубарова - стр. 14
– Ну вот, смотри, Катя, что тут написано: сто пятьдесят шесть вёрст, за одну лошадь я должна отдать приказчику ровно три рубля девяносто восемь копеек и три полушки. Это дорога от Москвы до Твери…
– А зачем вам дорога от Москвы до Твери? Приказчик же ехал от Петербурга до Бежецка.
– Так вот я и запуталась. Как мне рассчитать, сколько я ему денег должна давать туда и обратно?
Екатерина взяла перо и прищурилась.
– Это же просто, маменька. Надобно сперва рассчитать, сколько прогонных заплатить за версту, если будет одна лошадь: для этого поделить… Ну, вот, например, двенадцать вёрст стоят ровно тридцать копеек, делим тридцать на двенадцать…
Она быстро сосчитала в уме, не записывая ни одной цифры.
– Проверим… За четырнадцать вёрст – ровно тридцать пять копеек, делим тридцать пять на четырнадцать, получаем… Получаем то же самое число: два с половиной. Теперь посчитайте, сколько вёрст до Бежецка, и прибавьте от Бежецка до нашей деревни, умножайте на два с половиной – это и будет полная стоимость дороги на одну лошадь…
– Как же ты сама ездишь? – Иван Дмитриевич подоткнул кулаком подушку под поясницу и вздохнул – так тяжело, будто передвинул камень.
– А я плачу столько, сколько мне скажут на станции, и не задумываюсь!
– И к тому же, умеете торговаться, так что с вас берут меньше, чем полагается, – заметила Екатерина.
– А ты как высчитываешь, что меньше? – удивилась Александра Павловна.
– Я всегда считаю и запоминаю, – дочь глядела смеющимися серыми глазами. – А вы, маменька, у нас большой эконом, но считать не любите. Дайте-ка мне эти бумаги, я сама ими займусь.
– Постой, Катя, здесь не только это…
– Будьте покойны, маменька, я разберусь.
Аккуратная стопочка перенеслась на клавикорд – к печи и тёплому креслу.
Вошёл старый лакей, бывший денщик ротмистра Чубарова:
– Барышня приехала. Вера Сергеевна Ильина.
Екатерина бросила бумаги и метнулась в коридор. По пути успела поскользнуться на жёлтом паркете и зацепиться за дверь лёгким платьем.
Вера ждала в вестибюле: в рединготе с вышивкой-незабудками, в плюшевой шляпке цвета голубиной шейки с пером над короткими загнутыми полями. Скуластое лицо её словно высохло: румянец пропал, подбородок ещё больше заострился.
– Веринька, я думала, ты уже вернулась в Москву, – Екатерина сбежала к ней по белой лестнице с деревянными перилами.
– Нет, Катя. Как я могу вернуться домой, когда мне нечем утешить maman? – она хлопала мокрыми ресницами. – У меня никого здесь нет, кроме вашего семейства. Осининым maman запретила рассказывать о Сашиной ссоре с папá.
– Ты говорила с Александром?
– Я не видела его.
– Александр сказал мне, что не примет деньги, – Екатерина пожала её холодные руки в перчатках. – Он зол на ваших родителей.
– А на маменьку за что? А на меня?
– Я думаю, он не приедет к Осининым для встречи с тобой… Почему ты сама до сих пор к нему не съездила?
– Я боюсь ехать к нему одна. Вдруг у него офицеры!
– Я поеду с тобой сейчас к нему.
– Поедешь? Правда?
– Жди. Я оденусь.
Вера поглядывала на балюстраду второго этажа и всё ещё утирала перчаткой липкие от слёз щёки.
– Я уезжаю с Верой, – послышалось в верхних покоях.
– Куда же вы? Одни? – ответил голос Александры Павловны из левой половины, где находилась гостиная. – Что за дела?
– Не тревожьтесь, maman, я только проводить! И тотчас вернусь! – Екатерина уже спускалась по лестнице и застёгивала на ходу меховой серо-голубой редингот. Ленты шляпки болтались незавязанные у неё под подбородком. Она пересчитала в маленькой сумочке-кисете монетки на извозчика – и утянула Веру за дверь.