Эффект зеркала - стр. 17
Не то, чтобы он сам верил во всю эту чушь «о мертвых или хорошо, или ничего». Работа в органах – отличная прививка от излишней сентиментальности и чувства такта. Но одно дело – он, старший следователь, который изувеченных тел видел больше, чем уборщица в кинотеатре – фильмов. И совсем другое – она, девчонка двадцати с хвостиком. Что им положено в этом возрасте? Свидания, женихи, кафешки. Так откуда бы взяться такому поразительному равнодушию в том, что касается гибели старушек?
– Только вот не надо меня воспитывать, – Волкова говорила с ним так, будто он был не следователь, а трудовик, застукавший ее с сигаретой в школьном туалете. – Я в курсе, что обманывать бабушек – не кошерно. И надо их уважать. И помогать. Типа через дорогу, сумки до подъезда… Но вы зря думаете, что от старости все резко становятся одуванчиками. Эти три… Ну, жертвы ваши… Они были с характером, ясно?
– В каком смысле?
– От них весь район выл. Совет ветеранов, собрание жильцов дома… Нина Ивановна с первого этажа. В курсе, что это значит?
– Послушаю твою версию.
– Вы же должны помнить, это ваша молодость… Когда Сталин…
Олег призвал остатки терпения и силы небесные. В какой дыре училась эта девчонка?!
– Сколько мне лет, по-твоему? – вкрадчиво поинтересовался он.
– Полтинник?
– Боже, что у тебя по истории было?
Доказывать ей, что тридцать восемь и полтинник – это не одно и то же, было бы ниже его достоинства. И меньше всего Олега волновало, как он выглядит в чьих-то глазах. Тем более – в этих бесстыжих лисьих. Но… Черт возьми, полтинник? Сталин? Серьезно?
Олег машинально взглянул в зеркало, чтобы убедиться, не поседел ли он, как старина Гендальф, за последние сутки. Но нет, по-прежнему, ни намека, даже на висках. Зато в ее непроходимой безграмотности был один плюс: он мог угрожать ей хоть камерой, хоть электрическим стулом, в кодексе она наверняка была не сильна.
Притормозив у районного травмпункта, он дернул за ручник и повернулся к Волковой.
– Так что Соболева делала на первом этаже?
– Я смотрю, в следователей теперь берут, кого попало, – она презрительно скривилась. – Следила она. За всеми. Докладывала. Камера наблюдения с палкой и вставной челюстью, ясно?
– Ты-то это откуда знаешь?
– Ви-и-ижу… – замогильным голосом произнесла она.
– Шутить будешь в свои пятнадцать суток! Сейчас вызову оперативника, и катись…
– Хей! Ладно-ладно, шучу, – Волкова вздохнула и смерила его долгим взглядом, будто что-то взвешивая про себя. – Моя публика – женщины. В возрасте. Чаще – в конкретном таком возрасте. Единственное, что они умеют делать, – болтать. Долго, нудно, но главное – обо всех подряд. Хотите нарыть что-то на человека? Идите к старшей по подъезду.
– То есть про Нину Ивановну – информация со слов других?
– Да. Ее не любили – и это еще очень вежливо. Знаете, как она попала ко мне? Выследила свою соседку. Та стала куда-то ходить на ночь глядя. И Нина Ивановна поперлась с обвинениями, грозилась мужу сказать. Ну, мужу этой тетки. А та и сказала, что лечится у меня. Между прочим, Нина Ивановна и на меня хотела жалобу накатать. Или заявление. Или я уж не знаю, она креативная.
– И почему она этого не сделала?
– Дело техники, – Волкова улыбнулась сытой кошкой. – Вы ведь тоже еще меня не сдали. И мы оба знаем, почему.