Единственная Джун - стр. 3

– Заходи в дом, Брант. Поможешь мне намазать чесночный хлеб маслом.

Я разворачиваюсь и, вздохнув, бегу по траве к дому.

Мама нежно обнимает меня за плечи и целует в макушку. Я поднимаю на нее взгляд, перебирая край рубашки:

– Мама Тео сегодня родит ребенка.

Она улыбается, положив ладонь на свой живот. Он плоский и стройный – не такой, как у мамы Тео. Там внутри точно не прячутся арбузы.

– О боже мой. Я знала, что это случится со дня на день. – Мама поднимает взгляд, наблюдая, как минивэн исчезает за углом. – Приготовлю им кассероль[3], когда они вернутся. Тео рад?

– Он очень рад, – киваю я. – Он сказал, что я могу навестить их, когда они вернутся домой. Можно, мам?

Она слегка сжимает мне плечо и смотрит на меня своими карими глазами, так похожими на теплый топленый шоколад.

– Конечно. Бейли нам как семья, – шепчет она. – И возможно, я пересмотрю свое мнение по поводу щенка, о котором ты меня все время просишь.

– Правда? – Я широко распахиваю глаза, не сомневаясь. – Может, мы назовем его Йоши[4]?

– Почему нет.

Я подпрыгиваю в предвкушении:

– Спасибо, мам.

Снова дуновение ветра, от которого мамины длинные волосы разлетаются, как воробушки. Она на мгновение закрывает глаза, прижимает меня к себе.

– Ты хороший мальчик, Брант. У тебя доброе и храброе сердце. Может быть… – Порыв ветра уносит ее слова. Я чувствую себя растерянно и обеспокоенно, словно что-то не так. Затем она договаривает: – Может быть, мы сможем начать все сначала где-нибудь в другом месте. Только ты и я.

– А как же папа?

Я жду ответа, прижимаясь к ней крепче. Меня окутывает ее запах, такой знакомый, от которого мне становится спокойно. Мама перебирает мои растрепанные волосы. Она пахнет чем-то сладким. Каким-то десертом: медом и карамелью. Может быть, даже яблоками в карамели.

– Завтра уже июнь. – Ее голос тихий, словно шелест, поэтому я едва разбираю слова. Мама проводит ладонью по моему затылку и спине, слегка похлопывая, а затем отстраняется. – Июнь всегда несет в себе что-то новое.

Я думаю над ее словами весь вечер. Я думаю над ними, сидя за обеденным столом, пока папа рассказывает о том, как Коллинз в офисе умышленно испортил его электронные таблицы. И продолжаю раздумывать, когда он кричит на маму за то, что она пережарила филе лосося. Он даже закатывает истерику из-за камней вокруг почтового ящика, говоря, что это все соседская собака: сорвалась с цепи и пустила насмарку весь его тяжелый труд. Я держу рот на замке, перетирая глазированную морковь в кашицу. Мне не хотелось, чтобы у Тео были неприятности. Я знал, что папа заметит.

Он любит эти камни.

Когда наступает время ложиться спать, я никак не могу перестать думать над мамиными словами.

Сам не знаю почему.

Июнь всегда несет в себе что-то новое.

Что это значило? И почему мама хотела уехать куда-то без папы?

Этой ночью мама укладывает меня в постель и поет мне колыбельную. Она уже давно не пела мне колыбельных: с тех пор, как я пошел в подготовительный класс. Ее голос мягкий, от него будто исходит лунное сияние. Если бы у луны был голос, он бы звучал как голос моей мамы. Она поет о том, что над радугой летают синие птицы счастья. Я думаю о синих птицах и думаю о радуге. От этих слов мне становится радостно, но мама поет их так грустно.

Она читает мою любимую книжку про слоненка Дамбо, а я держу в руках мягкую игрушку – пушистого серого слоненка по имени Бабблз. Мама плачет над этой книгой, как и всегда.