Единственная для принца. Книга 2 - стр. 52

Вот только мой новый знакомый свой интерес не очень-то стремился скрыть. И хоть и косился, но молчал.

Вот и хорошо, вот и умница!

А то я не ручаюсь за себя. Могу ведь среагировать как там, на светящейся проекции…

Когда показ закончился, Хараевский задал привычный вопрос:

– Итак, какие ошибки бойцов вы заметили?

Парни сразу зашумели, наперебой высказываясь, а я сидела, молчала, смотрела в пол. Да, во время этого боя я только и делала, что ошибалась. Вот только Зверевский тоже не был идеальным бойцом.

Но самое главное…

Самое главное для меня – мои нечестные и сплошь ошибочные приемы хоть и были нечестными и ошибочными, но… работали.

Поэтому я не очень-то расстраивалась, слыша критику. Ведь это я припечатала Зверевского, а не наоборот. Да и декану досталось. А между правильностью и эффективностью я всегда выберу эффективность. Это простой, хоть и горький жизненный опыт. И пусть все катятся со своими мнениями куда хотят.

Да и запись боя… Очень, очень приятно такое видеть! Тот момент, когда Хараевский снова получил по лицу, хоть и не в жизни, не на самом деле, снова порадовал меня – я не смогла сдержать улыбки. И даже немного восхитилась собой: мои движения были настолько быстрыми, что смазывались, да и полный удивления взгляд орлиноносого, когда я уже метнулась от него, и краснота на скуле… Это было так приятно, будто кто-то большой и пушистый обнял меня и потерся о щёку!

– Рада… сть моя, ты восхитительна! – услышала я тихий шепот.

Что? Радость? Я повернула голову и с негодованием поняла – этот Зи… как его там? Смотрит на меня как ребенок на леденец. Пришлось добавить во взгляд предупреждение – не лезь, зашибу. Он наткнулся на этот красноречивое выражение моей неприязни, округлил удивленно глаза и вдруг тихо рассмеялся.

– Ты маленькая страшная снежинка!

Что? Снежинка? Это... Это… Это издевательство какое-то!

– И не смотри на меня так влюблённо! – сказал… этот просто не знаю кто!

Сказал и ехидно усмехнулся. Я только рот приоткрыла, чтобы что-нибудь такое ему прошипеть злое-презлое, но он быстрым и ловким движением переместился к брату. А я… Я хлопала глазами и губами – возмущение кипело и клокотало в груди, пытаясь вылиться в слова, да вот только слушатель уже не обращал на меня ни малейшего внимания.

Зато декан не промолчал.

– Ну, адептка Канпе, что расскажете о собственных ошибках?

Я поднялась, затягивая время, чтобы успеть взять себя в руки, повела плечом, опустила глаза. Покусала губы, поморгала.

– Ну… – потянула.

А потом подняла взгляд на Хараевского, который снова стоял, сложив на груди руки, и смотрел на меня так, будто даже своей позой хотел сказать: «Я очень внимательно вас слушаю!» и что-то издевательское было и в словах, и в позе, и во взгляде. Будто слова эти должны были прозвучать так ядовито, что от них всё вокруг дымилось бы и плавилось.

Я не смолчала. Уж очень этот тон меня задевал. И взгляд. И поза.

– Не важны здесь ошибки.

– Почему?

– Мои успехи налицо, – я выразительно потерла щеку и пристально всмотрелась в его лицо – где там следы моих рук? Где там та самая левая щека, которую, как мы все только что видели, тер после боя он сам? Намёк более чем прозрачный, а вслух хамить мне воспитание не позволяет.

– Адептка! – у орлиного носа так выразительно раздулись ноздри, что я скромно потупилась.