Единокровные. Киносценарии и пьесы - стр. 4
– А ты ведь, Алекс, притворяешься, – неожиданно тихо заметил Сэм.
– Что я притворяюсь?! – поморщился Алексей.
– А то, что в жизни ты не такой, Алекс, совсем не такой!
Молчание. Алекс молча разливает по стопкам армянский коньяк и выпивает свою стопку один, глядя в окно.
Идет дождь. Сумерки за окном сгущаются. Сэм тоже выпивает и смотрит Алексу в затылок.
– Иногда, Алекс, я хочу тебя убить, особенно когда ты меня так без причины унижаешь, но все же самое странное, что я подсознательно чувствую, что ты совсем не такой, понимаешь?!
– Ты просто пьян, Сэм, ты давно уже стал хроническим алкоголиком, и если бы ты так ловко не обделывал мои дела, одновременно плавая в своей хмельной луже, то я бы уже давно избавился от тебя! И не будь твоих старых дружков со связями, той самой силы, которая проистекает из глубин нашей грешной Москвы, ты давно бы отвалился от меня куда-нибудь на дно и тебя бы сожрали крысы, самые настоящие – русские, еврейские, армянские, американские крысы…
Постепенно голос Алекса переходит в самый настоящий истерический плач…
Сэм отводит его руки за спину и осторожно кладет на диван.
Крупным планом – дергающееся в конвульсиях тело Алекса. Его расширенные от непонятного ужаса зрачки. В зубах Алекса зажата бамбуковая палочка, заботливо вставленная Сэмом.
Постепенно припадок проходит, но Алекс продолжает плакать, Сэм кладет его голову на колени и гладит с жалостью по разметавшейся в разные стороны волосам одной рукой, другой держит пистолет и целится в портрет президента, висящий над столом.
– Когда-нибудь мы простим его, и нам всем будет хорошо, просто безумно хорошо, – шепчет Сэм, – на островах всегда хорошо, там есть бабы, хорошая выпивка и безмолвные мертвые мишени… По ним стреляют, а они только разевают от счастья свой беззубый рот, – приглушенно хохочет Сэм.
Сэм стреляет в портрет Гитлера и попадает ему в рот…
– Ну, я же говорил, – еще громче смеется он.
В стене раскрывается полукруглое большое зеркало и оттуда выходит обнаженная блондинка.
– Меня вызывали?! – она нахально вытягивает в воздушном поцелуе свои припухшие губы.
– Убирайся, прошмандовка! – ругается за Алекса Сэм и машет перед ее носом пистолетом.
– Да, убираюсь я уже, успокойтесь, – испуганно моргает приклеенными ресницами блондинка, и тут же скрывается за крутящимся в стене зеркалом.
– Сэм, – шепчет Алекс, – найди мне девочку.
– Проститутку, – усмехается Сэм.
– Нет, девочку лет восьми-десяти…
– Старушку, что ли, – смеется Сэм.
– Я серьезно, я хочу кого угодно удочерить, но ты же знаешь, что у Наташи ребенка никогда не будет!
– А как на это посмотрит Наташа? – усмехнулся Сэм.
– Ну, она мне не жена, а любовница, и к тому же моя же прислуга!
– Ну, не знаю! – пожал плечами Сэм.– А тебе и знать ничего не надо! С моей эпилепсией, хрен, мне кто позволит удочерить!
– Даже за бабки! – удивляется Сэм.
– Даже за бабки!
Сцена 8.
Казанский вокзал. Сэм и двое коротко остриженных парней ходят по залу ожидания, выглядывая среди пассажиров детей без родителей.
– Здесь мы врядли что-то найдем, – вздыхает Сэм.
– Уж это точно, – улыбается один из парней, брюнет в черных очках.
– Ладно, пойдем, проедемся еще куда-нибудь, – говорит Сэм.
Они выходят из вокзала и садятся в белый «мерс», и пьют в машине пиво.
– Большинство брошенных детей содержатся в интернатах, – говорити брюнет.