Джоконда и паяц - стр. 10
– На грани чего?
– Добра и зла.
Лавров был не расположен философствовать и не поддержал Рафика. Ему хотелось поскорее сделать то, зачем он сюда пришел, и отправиться восвояси.
– Показывай свои шедевры, – брякнул он.
– Ой, конечно, конечно! Что-то меня несет… – виновато забормотал художник. – Входи. Вот мои пенаты. Поменьше, чем у Артынова, но тоже ничего.
Наверное, все мастерские «некоммерческих» живописцев отчасти похожи друг на друга. Всюду картины без рам, загрунтованные холсты, баночки-скляночки, мольберты, засохшие палитры, пожелтелые рулоны бумаги, гипсовые головы, руки и аканты{Аканты – здесь гипсовые украшения в виде крупных листьев.}, пыльные драпировки, тусклый свет, льющийся сквозь немытые окна. Во все накрепко въелся запах дерева, красок и раствора для очистки кистей.
– Да-а, – вырвалось у Лаврова. – Наваял ты, старик!
Он с неподдельным интересом рассматривал унылые пейзажи и вялые натюрморты. В работах Рафика преобладали тени и полутона. Дождь на бульваре… плывущие над скошенными полями тучи… угрюмый лес… свинцовое озеро с желтыми кувшинками… поникшие маки в глиняной посудине…
– Ты не лирик, дружище! – не сдержался он. – Ты нытик!
– В академии меня сравнивали с Левитаном, – обиженно протянул Грачев. – Не всем же подсолнухи писать да краснощеких доярок! Прошли те времена. Кстати, Алине Кольцовой мои картины нравятся.
– Она кривит душой.
– Ты прав, – неожиданно признал Рафик. – Алина щадит мое самолюбие. Она чуткая.
– Зато я не намерен с тобой цацкаться. Говорю, как чувствую.
На мольберте стоял неоконченный холст, где гроздья синего и белого винограда свисали из золотой вазы, а в стеклянном графине искрилось рубиновое вино. Вероятно, под влиянием Музы-Алины сердце Рафика встрепенулось, и его натюрморты наполнились радостью и солнечным светом.
– Этот виноград довольно мил, – снисходительно кивнул Лавров. – А над твоими пейзажами плакать хочется.
– Плачь! Только помоги мне! – взмолился художник. – Я должен ее спасти!
Бывший опер расхохотался. Творческие натуры впечатлительны, у них развито воображение, и они склонны все преувеличивать.
– Думаю, твоей Алине ничего не грозит, – ответил он, продолжая разглядывать картины. – В худшем случае она будет ужасна в образе Джоконды или Венеры и вызовет критику и насмешки. Всякая женщина воспринимает это болезненно, и твоя Алина – не исключение. Но от пустых обид и бесполезных переживаний не умирают.
– Ты не понимаешь, – горестно вздохнул Рафик. – Одна натурщица, с которой Артынов писал Венеру, уже мертва.
– На то найдется куча причин, кроме злых козней художника, которому она позировала. Знаешь, сколько трупов проходит по городской сводке за день?
– Я к тебе как к другу обратился, а ты…
– Кстати, как именно погибла натурщица?
– Покончила с собой, – мрачно изрек Грачев. – Выпала из окна собственной квартиры.
– Вот видишь. Это не редкость, старик. Может, у девушки не сложилась личная жизнь, или она принимала наркотики. Осталась без работы, влезла в долги, наконец, а отдавать нечем.
Художник нервно оттягивал ворот свитера и крутил головой. Он был не согласен с доводами Лаврова.
– Полагаешь, девушку убили?
– Нет, – понуро возразил Рафик. – В том-то и дело. Она сама.
– А я о чем толкую? Под каждую задницу соломку не подстелешь.