Джентльменское соглашение - стр. 2

– Помню, помню этого знакомого – настоящий псих! Но, черт возьми, что-то в его философии есть! – подхватил первый.

– Скажу тебе больше: все философы немного чокнутые.

– Док, а он точно мертвый? – поинтересовался тот, который был в очках.

– Теперь уж точно мертвый, – пошутил патологоанатом, после чего в доказательство своих слов приподнял покрывало и, разорвав швы, раздвинул края огромного разреза на груди и животе трупа, демонстрируя полное и безвозвратное отсутствие внутренних органов.

– Только посмотрите, какой он у нас внутри чистенький, свеженький, обработанный. Да, мой хороший?

– Господи, прошу вас, не продолжайте! – взмолился моралист, прикрывая сначала глаза, чтобы не видеть, как потрошитель с наслаждением шарит рукой в брюхе покойного, словно проверяет на свежесть молочного поросенка. Едва произнеся эти слова, пижон зажал себе и рот, дабы не вывалить на пол недавний завтрак.

– Немного грима – и никакого волшебства, – поспешил успокоить опешивших гостей кудесник в синем халате, вынимая руку из утробных глубин покойного и приправляя свое утверждение икотой, вероятно, для пущей убедительности.

Мужчина в очках наконец снял их, бережно накрыл труп пледом и, трепетно склонившись к его уху, произнес:

– Прощай, Добряк. Ты прожил короткую, но весьма насыщенную жизнь. Были в ней горести, потери, разочарования, но все они меркнут на фоне тех эмоций, которые ты получал, принося людям радость. Спи спокойно, человек-праздник. Надеюсь, ты не сильно обидишься, если я завтра не буду присутствовать на твоих похоронах. Прости, но так надо.

Не дождавшись ответа и расценив молчание собеседника как согласие, скорбящий снял с себя увесистую золотую цепочку и надел на шею трупа. Завершив обряд дароприношения, он подошел к патологоанатому и деловито скомандовал: «Что ж, док, приступим».

Пьяный мастер одобрительно тряхнул шевелюрой, надел на руки латексные перчатки и потянулся к подносу с инструментами.

Между тем еще три дня назад покойный хоть и не выглядел таким беззаботным, цветущим и привлекательным, как сейчас, лежа на помосте холодильной камеры судебного морга, однако, по крайней мере, мог ходить, говорить, петь и плясать. Другими словами, он был жив. Иные здравствующие сочтут это преимущество сомнительным, расскажут о красоте неодушевленной плоти, бессмысленности жизни и неизбежности смерти. Однако, как ни философствуй, но даже стоящая на самом низком уровне эволюции божья тварь предпочтет жалкое земное существование любой, пусть и самой прекрасной мертвой форме. Не верите? Спросите у беззаботно порхающей на лугу бабочки, что она выберет – прожить до конца жизнь длиною в жалкие сутки или увековечить красоту своего бренного тельца в коллекции лепидоптеролога.

Так устроен мир – влечение к выживанию изначально заложено в разумных существах. Недаром назойливая муха, пристукнутая мухобойкой, отчаянно борется за свою жизнь, пытаясь уйти от недоброжелателя. Осознает ли она, нервно дергаясь в предсмертных конвульсиях, что биться-то ей, в сущности, не за что? Ее и так непродолжительное по времени бытие лишено всякого смысла. К чему она может стремиться? Чего способна достичь? Какой след после себя оставить? Стоит ли ее существование того, чтобы настолько рьяно за него цепляться?