Дyxless 21 века. Селфи - стр. 25
– Ты говоришь банальности.
Макс пожимает плечами, открывает рот, чтобы продолжить, но я его перебиваю:
– Понимаешь, у меня какое-то странное ощущение в последнее время. Все хорошо. Никаких происшествий. Кхм… Все вроде бы ничего. И так каждый день. Бесконечное умножение «вроде ничего» на «вроде ничего», которое ничего и не дает.
– А что бы ты хотел чтобы дало?
– Не знаю. Движение какое-то. Смысл. Вот, правильное слово: смысл. Я тут подумал – может быть, я когда-то в неправильный поезд сел, а теперь соскочить пытаюсь. – Закашливаюсь. – Ну, в метафизическом смысле. Как в фильмах серии «Что было бы, если».
– Знаешь, – смотрит Макс куда-то поверх моей головы, – в метафизическом смысле я думаю, что жизнь – это ни фига не прямая линия. Это движение вперед с бесконечными развилками. И на каждой такой развилке камень. Понимаешь? Как в сказках: налево пойдешь, чего-то найдешь, направо пойдешь – чего-то другое найдешь.
– Да, понимаю. Такое впечатление, что я на каждой развилке на этот камень ссу.
– Вполне допускаю. Так вот, задача этого камня в каждом из вариантов предложить тебе правильную дорогу. Тебе нужно направо, а ты налево идешь. Тебе еще раз предлагают, а ты опять налево.
– И сколько раз будут предлагать?
– Бесконечное множество.
– Это, типа, «безграничное милосердие Будды»?
– Что-то в этом роде. Господь любит тебя.
– А как узнать, что нужно именно направо?
– А ты и так знаешь, раз эту тему поднимаешь. Ты же все время налево уходил, правильно?
– А ты будто не уходил.
– Вован, – укоризненно морщится он, – мы ж о тебе сейчас говорим, правда? Это твой выбор, Вова. Выбор чего-то совсем другого. Того, что ты никогда не делал.
– Я каждый день из фейсбуков своих бывших одноклассников узнаю о том, как выглядит то, чего я никогда не делал. Это безгранично уныло.
– Не упрощай.
– Ох, дружище, – вздыхаю, – если бы я упрощал, может, оно все и легче как-то проходило. Слушай, у тебя на парковке машину можно до утра оставить? – Вместо ответа Макс наливает виски в сиротливо стоявший до того момента стакан.
– А у тебя бывает такое? – осторожно интересуюсь после первого большого глотка.
– Не то слово, – усмехается он.
– И как?
– Тяжело. Самому себе всегда сложнее вопросы задавать.
– Да уж, – соглашаюсь, – лучше бы кто-то другой задавал. Всегда можно полуправдой отделаться.
– Так только в детской комнате милиции бывает. Но есть места, где… как бы точнее… врать не получается.
– У меня таких мест нет. Скорее остались только места, в которых не получается говорить правду.
– Мы с тобой, как всегда, о разном говорим.
– Да понимаю я. – Достаю очередную сигарету. – А тебя прощают?
– Кто?
– Ну батюшка там, я не знаю. Процедура какая-то есть?
– Исповедь. Еще псалтырь в такие моменты читаю. – Лицо его делается серьезным. – Это очень тяжело. Там каждое слово как про тебя написано.
– Про меня?
– Да не про тебя, а про меня. Про всех нас. Дико тяжело читать, будто что-то не пускает.
– А потом лучше становится?
– Конечно. Потом ты чистый лист.
– И что, потом можно опять по новой? – Закуриваю. – Что бы мне-то почитать…
– Вов, исповедь – это не вытрезвитель и не рехаб.
– Так я тоже вроде не Эми Уайнхаус.
– Жулик ты, – хлопает он меня по плечу. – Ты пытаешься ко всему относиться как к страховому полису: «А давайте я здесь и здесь заплачу, зато потом буду это и то делать».