Дырка. Фантасмагория - стр. 3

– Вэаааа! – ревел он на кухне, размазывая кровь и слезы, и говорил что-то Досе… а может, и не Досе, а неизвестно кому, и Дося просто попался под руку.

– Ты это, – утешал он Лео, – ты не думай, а? Они мелкие еще, тупые. Разве они понимают «Бобродину»? Это всё вреднюки!

– Чьи? – недоверчиво спрашивал Лео. – Осландские?

– И осландские, и мировые тоже.

– Что… и Тыдыщ вреднюк?

– Да не Тыдыщ вреднюк, – терпеливо объяснял ему Дося, – а просто… вреднюки нам это внушают, чтобы всех растлевать, понял? Они растлевают нашу молодежь в полном отпаде от родовых корней! Чтобы мы забыли, кто мы, и не подняли бобриного взора. Понял? И получается, что нас растлевают этой попсой, а мы её хаваем и растлеваемся, потому как она нам чужая, и там одна бездуховность в ней, понял?

Лео не понимал, почему «Бум-бум» чужой, если это отечественный лаунж-панк, и почему Дося добровольно растлевается вместе со всеми. Но ему было всё равно. Он не знал, кто в нём говорит – внешний или внутренний Лео – и просто вываливал Досе всё подряд, и оно лезло из него легко, как из полного мешка.

– А знаешь что? – сказал тот, когда Лео выдохся. – Я понимаю тебя, брат. Реально понимаю, сто пудов.

Дося был непривычно серьезен, и Лео притих.

– Это внешнее, или как его там… Да, ты прав, оно всё загораживает. Я вот тоже реально не такой, какой с тобой тут треплюсь. И Тыдыщ не такой, и все. Ты прав. А не прав ты в том, что внутренние души не могут общаться, чтобы внешние не загораживали. Могут. Вот прям как ты говоришь – душа в душу, и чтобы всё понимать. Но это только в одном случае…

– В каком?

– Если их повяжет общая идея. Великая идея. Бобрая идея. Тогда они её все вместе переживают, и получается, что они как братья, или даже ещё ближе. Мы, когда поем ту же «Бобродину», или «Мы вам ещё покажем» – знаешь… – Дося сладко зажмурился. – И ты тогда как мысли читаешь, и чувства тоже, и мы все как одно целое. Я не могу это словами… Вступай в бобронавты – поймешь сам.

***

Так Лео стал бобронавтом.

Ему по-прежнему не нравилась показуха, и эти марши по бульвару Самопожертвования, и эти крики на весь Боброполь, которые назывались пением, и хвост он носил только в школе и на мероприятиях… но Лео честно старался быть, как все, и ждал этого волшебного единения, которое их бобровод Валидуб назвал «эгрегором» – «когда много „я“ становятся единым „мы“».

Лео ощущал, и очень ясно ощущал такой эгрегор: когда все впускают в себя высоту Боброго Дела и чувствуют, что они на стороне света, а свет – на их стороне, и вместе они сила, и пусть враги лязгают зубами, потому что…

Он даже всхлипывал, представляя себе такое единение, против которого (он понимал это) – против которого бессилен любой враг и любое зло. И ещё он понимал, что всем героям всех историй не хватало именно такого единения, и поэтому они все гибли, и добро торжествовало только морально, а этого Лео всегда было мало, отчаянно мало. Добро должно торжествовать так, чтобы… чтобы и атома от врагов не осталось! А из наших чтобы никто не умер и все были счастливы. Все-все до единого, и на меньшее Лео был не согласен.

Он знал, что это детские мысли, но чувства в них вливались совсем не детские – острые и высокие, как флагштоки, даже голова кружилась от них. И это он тоже знал совершенно точно.