Двойная жизнь Алисы - стр. 7
Я вскочила, засуетилась, как бурундук при приближении опасности (мне бы попало, если бы она застукала меня с книжками и письмами из сундука, а если бы она прочитала мое желание, я бы сама умерла на месте!), и быстро, на бегу, сунула все под матрац – и книжки, и свечу, и открытки-письма-письмишки, и главное – листок с желанием, – и полетела вниз по лестнице. На нижней ступеньке споткнулась и подвернула правую ногу. Нога мгновенно распухла… Бурундук, почуяв опасность, встает на задние лапки и свистит, затем убегает, продолжая свистеть, и прячется в кустах или залезает на дерево. Что бы сказала мама, если бы я со свистом промчалась мимо нее, выбежала на улицу и залезла на дерево?
На Фонтанке, у Цирка, мама неудачно затормозила и въехала в поребрик. Всего лишь поребрик! И вот скажите, кто виноват, что теперь я калека? Я, потому что полулежала на заднем сиденье и держала распухшую ногу на спинке переднего кресла? Или мама? Я ведь подвернула ногу из-за мамы! Если бы я не боялась, что она застукает меня с моим желанием, и не торопилась спрятать листок под матрац…
В общем, оказалось, что человек – очень хрупкое, ненадежное существо: на «рейнджровере» всего лишь царапина, на поребрике ничего, а я – калека, лежу недвижимо… Вот ни фига себе, подвезли в художку…
С трудом отвоевала себе право лежать в куполе… Все, что мне доступно из радостей жизни, это рисовать лежа. Лежа можно рисовать только карандашом (ну, не маслом же! и тушью нельзя – расплывается). Я ставлю на живот подставку с закрепленным листом и рисую лежа. Нашей домработнице платят вдвойне за то, что она бегает в купол: меняет листы на подставке, приносит еду, помогает мне справиться с унизительными подробностями моего существования. Я рисую на животе, ну, и конечно, у меня есть ноутбук и айфон.
До листка с желанием и остального, что я спрятала под матрацем, мне не добраться. Это так близко от меня: нужно всего-то сесть, протянуть руку… Но я не могу сесть! Я лежу! До архива тем более не добраться.
Кроме меня семейный архив никому не интересен, я единственный потомок своих знаменитых предков (маленький Матвей пока не в счет). Так уж получилось, что из всего великолепия «мастеров культуры» вышел один лишь ручеек, я. Кстати, в поколении, следующем за этими китами (кинорежиссер – композитор – архитектор), в его побочных ветвях, все искусствоведы: сами уже не производили искусство, только ведали, кто в Эрмитаже, кто в Пушкинском доме, кто где.
Все такие фамилии как-то роднились (если вы назовете какого-нибудь знаменитого «ленинградского деятеля культуры», то у нас в роду найдутся его дети-внуки), были знакомы с детства, настоящее светское общество, старые деньги. «Старые деньги» можно сказать про семью, в которой может и не быть денег, но есть дух, история, несколько поколений «хорошей семьи», выращенных няней… и няня тоже была из «хорошей семьи».
А вот «новые деньги» – это именно про деньги. «Новые деньги» – это люди, у которых много денег, но первое поколение умеет есть ножом и вилкой, едят ножом и вилкой в ресторане, а у себя дома хряпают так. Я-то не сноб, я нормальная, просто повторяю мамины слова.
Мама из Семьи, а папу взяли в Семью. Папа – никто. Из какого-то города. Из какой-то семьи. Да, вот еще одно семейное табу: папина мама – крановщица. В других семьях не говорят о сифилитиках или сумасшедших в роду, а у нас не говорят о крановщице. Но зачем мама выходила замуж, если считала этот брак неприличным мезальянсом? Может быть, папа обманул принцессу, притворившись кем-то другим? Может быть, у папы был Кот в сапогах, который бежал перед маминой каретой с криком «Это поля маркиза Карабаса!»?