Двойная жизнь Алисы - стр. 12

Матвей похож на маму, они как матрешки из одного комплекта – крепкие, яркие.

– Простите, ему в школьном театре нужно сыграть э-э-э… пожилую даму.

– Старуху, – уточнил мальчик. – Я играю старуху в пьесе про Хармса. Я там падаю из окна.

Я поправила (не терплю неграмотности):

– В пьесе по Хармсу или по произведениям Хармса.

Мама не обиделась, а кротко пояснила:

– Это именно пьеса о Хармсе, о жизни Хармса, но, конечно, в пьесе его стихи и проза… Матвей играет одну из шести вываливающихся старух.

– Я-то считаю, старуха всегда горбится и шаркает ногами. Но наш режиссер сказал, что это будет выглядеть пародией и чтобы я подумал и создал образ.

– Режиссеру шестнадцать лет, – заметила мама.

– Можете выйти из будки, чтобы я создал образ? – попросил мальчик.

Я вышла из будки и спросила:

– Матвей, когда, по-вашему, человека можно считать старым?

– В тридцать лет… Ух ты, вы в шляпе! У вас шляпа – кр-расота! И туфли – кр-расота, как у клоуна! Вы не старая, вы смешная… красивая… А вы кто были? Актриса, клоун?

Почему «была»?.. Я тоже в его возрасте считала, что старость наступает в тридцать лет, но теперь, когда мне уже исполнилось пятьдесят три, считаю, что в восемьдесят восемь. Туфли «Sergio Rossi» очень красивые, голубые с красным лакированным мысом, под цвет «мерседеса».

– Приходите на спектакль, я вас приглашаю, увидите, как я падаю из окна… Я всех приглашаю, нам нужны зрители. А моя сестра дура, сломала ногу, теперь на одного зрителя меньше… Я сначала буду актером, потом режиссером. Один мой предок был знаменитый кинорежиссер, – я в него!

Мама Матвея улыбалась улыбкой «мы очень демократично ведем себя с прислугой, в том числе с консьержем». Обаятельна, хорошо воспитана, и хорошие манеры явно привиты ей с детства. В мире, где ни у кого нет никаких манер – ни хороших, ни плохих, это редкость. Но сына не научила себя вести! Не нравится мне этот мальчик. Нахал, болтун и любопытный надоеда. Не люблю детей, особенно мальчиков… Девочек тоже не люблю. Кого в данный момент вижу, того особенно не люблю.

Я задумалась, не вредна ли работа консьержем для моего здоровья. Будь я сейчас дома, я бы только проснулась и еще не успела бы выкурить ни одной сигареты – я ведь не курю во сне. В своей новой роли консьержа я уже выпила две чашки кофе и во второй раз выхожу покурить… С другой стороны, кто рано встает, тому бог подает. Сейчас всего половина десятого утра, а бог уже подал мне мужские ботинки «LLoyd» сорок шестого размера.

Кстати, о ботинках. Входит ли в мои должностные обязанности посмотреть, что в полиэтиленовом пакете из магазина «Лэнд», в том, что шмяк вслед за бум?

В романе… Хоть бы раз в жизни оказаться в романе! Но если бы я оказалась в романе, я не смогла бы оценить это в полной мере: как бы я узнала, что нахожусь в романе?..

В романе я обнаружила бы в пакете из магазина «Лэнд» младенца в бархатной пеленке. По меньшей мере младенца. Или хотя бы золотые пистоли. Но с какой стати Господину в длинном пальто доставлять младенца из своей квартиры к будке консьержа? Как только придет полиция, консьерж расскажет, откуда взялся младенец… А с какой стати Господину выбрасывать золотые пистоли в пакете из магазина «Лэнд»?

В жизни пакеты из магазина «Лэнд» гораздо прозаичней, чем в романе. В жизни все, абсолютно все ведет к аллергии. Когда я заглянула в пакет, из него заклубился такой вихрь пыли, будто я открыла сосуд со стариком Хоттабычем. Но никакого Хоттабыча. Я тут же начала чихать, чихала и чихала до слез. В пакете сверху были скомканные рекламные проспекты «Компьютерная помощь на дому», «Салон красоты на Мойке» и «Путешествуйте с нами!», письма, подписанные «С пионерским приветом, твоя внучка, ученица 5 А», «С приветом из Крыма», и прочее из 70—80-х годов, мятые тетрадные листы, открытки, блокнот без обложки, с фиолетовыми чернильными строчками – рассыпался у меня в руках, – и в самом низу старый фланелевый халат в цветочек, грустные остатки чужой жизни. Я имею в виду старый блокнот и цветастый халат, не рекламу.