Двести лет вместе. Часть II. В советское время - стр. 5

Штейнзальц продолжает рассуждение о двух движущих силах. Первая создаёт из евреев «людей, обладающих исключительной способностью к выживанию в самых разных условиях». Однако непрерывно действует и другая сила: «У нас в душе постоянно звучит властный зов», противоположный приспособлению, «в нас есть какое-то ядро» неизменимое – и именно поэтому евреи никогда не растворяются до конца в окружающих народах. Евреи – это народ, «который можно разорвать на куски, но эти куски останутся живыми и вырастут снова». И вот, евреи «гибче, податливее, чем что бы то ни было на свете. И в то же время мы твёрже, чем сталь». И «эти характерные черты так глубоко в нас заложены, что мы не можем просто взять и отбросить их по своей воле»[47].

Ведь даже и родился еврейский народ «в бездомном скитании, в Синайской пустыне. Он… тайно знал себя неоседлым… Бездомность ему врождена»; «через всю историю еврейского рассеяния проходит странная антиномия: чем более еврейство дробится физически, тем более оно внутренне сплачивается»[48].

В конце-то концов, евреи и выжили не в своей стране, а в диаспоре. В рассеянии и «создали специфическую культурную, религиозную и общественную жизнь, которую мы называем еврейской цивилизацией»[49]. – «Многие общества гибли и гибнут при потере одной только государственности», – а «еврейство как общественная система явило собой яркий пример поразительной выживаемости и способности возрождаться после испепеляющих катастроф… Еврейство создало совершенно новую основу для общности… духовное единство»[50].

Да, несомненно – так.

А вот – оценка еврейской общности чисто интуитивная. Г. Слиозберг описывает впечатления профессора Германа Когена, основателя Марбургской философской школы, приехавшего в Петербург в 1914, от его встречи со здешними евреями: «Такого собрания, проникнутого истинно еврейским духом, нельзя было устроить нигде в мире, где находятся евреи, кроме как в России, и именно в С. Петербурге». Однако затем и в «литовском Иерусалиме» – «ему трудно было оторваться от этой чисто еврейской атмосферы, которая окружала его в Вильне»[51].

Это впечатление – убеждает полной верностью, его можно понять и почувствовать.

Но – что это именно? Вот Амос Оз, полвека спустя: «Достаточно лишь мимолётного взгляда, чтобы убедиться, что все эти люди – евреи. Не спрашивайте меня, что такое еврей. Сразу видно, что ты в окружении евреев… И это – волшебство. Это – вызов, это – великое чудо»[52].

Этот «вызов», это «чудо» ощущал и М. Гершензон, написавший ещё в годы российской революции: «Еврейский народ может без остатка распылиться в мире… но дух еврейства от этого только окрепнет». И: «Кто есть еврей? В ком действует народная воля еврейства. Как это узнать? Этого нельзя узнать… Еврейское царство – не от мира сего»[53].

Мистически видел проблему и Достоевский: «Не настали ещё все времена и сроки, несмотря на протекшие сорок веков, и окончательное слово человечества об этом великом племени ещё впереди»[54].

Не сказать, чтоб ото всего выслушанного здесь стало нам чётко-ясно, но какие определения нам дали – на тех и остановимся.

Однако как не отметить тут же: именно о евреях, которым посвящена эта книга, выносить общенациональные суждения наиболее затруднительно. Вероятно, нет на Земле нации более дифференцированной, более разбр