Две жизни - стр. 11

Мы идём до самого вечера, под конец меня уже несут, потому что ноги подламываются и не хотят дальше идти, но мама мне испугаться опять не даёт, погладив по голове, отчего я не паникую. А потом меня дядя Витя на руки берёт и несёт уже сонную. Наверное, поэтому я совсем не знаю, когда мы приходим туда, куда командир сказал.

На третий день я уже привыкаю, и ноги перестают капризничать, хотя, конечно, болят. Мамочка рассказывает мне, что там, куда мы идём, ещё до войны была построена «база» по специальному приказу какого-то Судоплатова. Не знаю, кто это, но о нём говорят с уважением, значит, хороший человек. И вот к этой базе мы и идём, потому что там подземные квартиры есть, снаряжение, оружие и продукты даже.

Нам совсем недалеко остаётся, ещё часа два, наверное, идти, когда у нас вдруг привал происходит. Но сидят далеко не все – двое дядь с оружием в лесу исчезают. Я вопросительно смотрю на маму.

– Сначала разведают, безопасно ли, – объясняет она мне. – А потом уже и пойдём.

– Чтобы сюрпризов не было! – понимаю я. – Здорово!

Действительно же здорово, когда есть взрослые, на которых можно положиться, которые не предадут. Эти взрослые не повторят мне: «Ты никому не нужна», как было в детдоме, они, наоборот, показывают, что я нужна, учат меня. А ещё я обрела маму. Вот просто самую настоящую маму, поэтому я счастлива. А война… ну война, зато у меня мама есть! А это, по-моему, важнее войны, хотя я, конечно, прямо такими словами об этом не скажу. Но фашисты могут просто убить, замучить ещё, они страшные, а вот товарищ командир – он страшный для них, поэтому мне ничего и не страшно.

Отряд наш расширяется, да и другие отряды тоже, люди идут драться с нелюдью, и это, по-моему, правильно. Много бед творит фашистская нечисть на наших землях, ой, много, поэтому их нужно просто убивать. Я уже не та испуганная девчонка, ведь прошло уже два года. Два года, пролетевшие, будто сон. Для меня по сравнению с детдомом изменилось многое: я медсестра, у меня мама есть, и я больше никогда не буду ненужной. Вот что важно.

Бывают потери, горькие, но партизаны – так мы теперь называемся – только злее становятся и мстят. За каждую сожжённую деревню, за каждого убитого мстят. И фрицы – так про фашистов говорят – жутко боятся партизан. Но меня на задания не посылают, да и маму только в прикрытие, беречь стараются. Детей в отряде тоже много, и учителя есть, поэтому школа организована. И я тоже в школу хожу, потому что безумно интересно слушать уроки истории или литературы. Я очень многого не знала, оказывается.

А недавно Москва дала задание партизанам – нарушить снабжение. Это называется «рельсовая война». И группы уходят, чтобы пустить под откос поезд, а я очень надеюсь, что все вернутся живыми, но, конечно, готова ко многому. Моё место – в санитарной землянке, с ранеными, именно там я веду свой бой, так мамочка сказала. У всех детей есть занятия, чтобы не думали сбегать повоевать.

– Маруся! – зовёт меня тётя Варвара, заставляя отставить в сторону котелок с кашей и быстро бежать к ней. Потом поем, чего уж там.

В землянке девушка незнакомая лежит и плачет. Только я вижу, она не от того, что ноги прострелены, плачет, а потеряла кого-то. Я уже знаю, как плачут по близким, а как от боли, поэтому вздыхаю, принимаясь за дело. Нужно сапоги и штаны ей разрезать, чтобы ноги обнажить, а там тётя Варвара посмотрит и решит – просто бинтовать или надо оперировать.