Две тысячи журавлей - стр. 6
Люди стояли по краю дороги и смотрели на меня. Кто с интересом, кто со страхом, кто с сочувствием. Должно быть, так гадко чувствуют себя пойманные звери, когда их достают из ловушки, чтобы добить.
Взгляд мой случайно столкнулся с другим взглядом. Лицо это как будто уже видел. И эти глаза… что-то в них было. Такое… знакомое…
Он просто стоял и смотрел, как меня тащат мимо него. Один только миг… один только его взгляд…
Меч взлетел над головой осуждённого и упал. И его тело… отрубленная голова тогда покатилась в сторону. И люди невольно шарахнулись от неё и брызг его крови. И кровь из разрубленной шеи струёй хлестнула меня по лицу, по глазам. Тёплая, густая кровь… она пеленой укрыла от меня мир… её было так сложно стирать с лица… она жгла мои руки…
Тело моё дернулось, голова опять раскололась от удара.
Я обмяк в руках воинов. Боль накатилась на меня мощной, тяжёлой, удушающей волной. И то ли были вскрики вокруг, то ли уже не было…
А когда пелена боли на миг упала, когда мой взгляд невольно поднялся к небу, то я на несколько мгновений увидел взлетевшего надо мной воина. Его глаза красные с узкими щелками зрачков, а кожа белая. И ещё два длинных слегка изогнутых рога на голове. А из выхваченной им катаны вырвался и заревел огромный тускло-чёрный дракон с множеством острых зубов.
Миг – и снова ярко-голубое небо. Снова палящее солнце бьёт в глаза…
***
Очнувшись, ещё долго сидел, слушая, как быстро колотится моё сердце. Мама проворчала, что мне не спится. Ага, она хочет придвинуться к отцу, чтобы тихо-тихо шептаться и шуршать одеждами по циновкам, а я им мешаю, что не сплю.
Соврал, что у меня что-то живот прихватило, и убежал на улицу. Пусть себе милуются. От меня им всё равно никакой радости нет.
Ночью опять бродил вокруг деревни в темноте. Впрочем, тут мне дорога была хорошо известна, так, что темнота меня не смущала. Потом, устав, где-то сел и уснул. Уже без кошмаров. И разбудили меня, плеснув водой в лицо. Спасибо, что хоть чистой.
Дома отмывались опять, одежды яростно отстирывались. Деда Горо захватили в плен люди, ответственные за создание священного паланкина для божества: в этом году решили сделать новый. Тем более, что дед Горо много где прошёл – в своём паломничестве он обошёл целых тридцать три святилища и несколько мацури повидал – и мог рассказать, как нам украсить паланкин-микоси получше.
– Юуки, Юуки! – радостный вопль сестры настиг меня у реки, где я отстирывал свою одежду и одежду Такэру – брату отец какое-то другое поручение дал, где требовалось больше физической силы.
– Что, Аса-тян? – я улыбнулся, поворачиваясь к ней.
Сестра запыхалась от долгого бега. Глаза её сияли от счастья, щёки алели румянцем. К груди она прижимала кусок ткани. Настоящей, шёлковой ткани! Нежный тускло-розовый цвет, а кое-где были белые россыпи хризантем и немножко тускло-бордовых лепестков сакуры.
– Откуда? – удивился я.
Ни у матери, ни у сестёр таких нарядов отродясь не водилось.
– Дед Горо принёс рулон шёлка! – тяжело дыша, выдохнула девочка. – Он там в паломничестве кому-то помог, а тот странник, как выяснилось, был из богатого рода. Он позвал его в гости, усадил за один стол с собой, накормил – дед Горо говорит, что там было множество-множество вкусных и красиво украшенных блюд – и подарил ему рулон шёлка. Мол, в подарок твоим дочерям. Или продай, если рис тебе нужней. Большой-большой рулон! Дочерей дед Горо давно уже отдал замуж.