Две луны - стр. 17
Но вскоре я снова услышала: спеши-спеши-спеши. А дедушка с бабушкой, как назло, никуда не торопились. Я то и дело спрашивала у них:
– Нам не пора ехать дальше?
А бабушка отвечала:
– Па-даб-ду-ба!
И дедушка вторил ей:
– Уже скоро, цыплёночек, скоро.
– Ты не хочешь отправить кому-нибудь открытку? – предложила бабушка.
– Нет, не хочу.
– Даже папе?
– Даже папе.
И у меня была на это очень серьёзная причина. На всём своём пути мама посылала мне открытки. Она писала: «Вот я и в Бэдленде, ужасно скучаю без тебя». Или «Это гора Рашмор, но я не вижу ни одного лица президента – только твоё». Последняя открытка пришла через два дня после того, как мы узнали, что она больше не вернётся. Она была из Кер-д’Ален, Айдахо. На ней была фотография чудесного голубого озера в окружении соснового леса. А на обороте написано: «Завтра я буду в Льюистоне. Я люблю тебя, моя Саламанка Дерево».
Наконец дедушка сказал:
– Не хочу я возвращаться на эту дорогу, да только время не терпит!
Да, подумала я. Да-да-да-да-да!
Бабушка немного поспала в машине, и я успела вознести ещё пару-тройку тысяч молчаливых молитв. Я отвлеклась от этого занятия только тогда, когда обнаружила, что дедушка снова съехал с трассы.
– Посмотрите-ка, – сказал он. – Это же Висконсин-Делс, – он зарулил на огромную стоянку и сказал: – Вы бы пока прогулялись. А я вздремну.
Мы с бабушкой сунули нос в старый форт, а потом сели на траву и стали смотреть на коренных амэриканцев, танцевавших под бубен. Маме никогда не нравилось это выражение – коренные амэриканцы. Она считала его грубым и неправильным. Она говорила:
– Моя прапрапрабабка была индеанкой из племени сенека, и я этим горжусь. Она не была коренной амэриканкой сенека. Индеанка звучит гораздо более достойно и элегантно.
И хотя в школе нас учили говорить «коренные амэриканцы», я была согласна с мамой. Индеанка звучало намного лучше. Мы с мамой гордились этой индейской частью нашего прошлого. Мама повторяла, что оно делает нас восприимчивыми к дарам природы, сближает с землёй.
Я откинулась на спину и закрыла глаза, вслушиваясь, как бубны гремят: скорей-скорей-скорей, а танцоры поют: спеши-спеши-спеши. Где-то зазвенели бубенчики, и на какой-то миг я приняла их за рождественские бубенцы Санта-Клауса. А когда открыла глаза, бабушки рядом не было.
Я стала озираться по сторонам и старалась вспомнить, где мы поставили машину. Я смотрела то на толпу, то на деревья, то на платную парковку. В голове крутилось: «Они уехали! Они бросили меня!» Я принялась проталкиваться сквозь толпу.
Люди хлопали в ладоши в одном ритме с бубном. Я бестолково металась кругами и совсем не соображала, откуда мы сюда пришли. Мне было видно три указателя на три разные парковки. Бубны всё гремели. Я проталкивалась между людьми, а они хлопали всё громче, увлечённые бубном.
Индейцы теперь встали в два круга, один в другом, и высоко прыгали на месте. Мужчины в красивых головных уборах из перьев и коротких передниках танцевали во внешнем круге. На ногах у всех были мокасины, и я вдруг вспомнила про послание Фиби:
Не суди человека, пока не обойдёшь две луны в его мокасинах.
Внутри мужского круга, взявшись за руки, водили хоровод женщины в длинных платьях, украшенных бусами. Они окружали пожилую женщину в центре в простом полотняном платье. Её головной убор был так велик, что сполз ей на нос.