Двадцатый год. Книга первая - стр. 42

Франек счел необходимым объясниться.

– Дело не в славянофильстве, Павел Андреевич, а в справедливости. Сербы хотят национального единства. Немцы с мадьярами им не позволяют. Поляки тоже хотят…

– Национального единства, – продолжил Старовольский. – Тевтоны же им мешают.

– Вот именно!

– Но ведь не только тевтоны. Что тогда?

– Это вопрос личных пристрастий, – хмыкнул пан профессор. – Наше семейство отличается… – Он задумался.

– Известной терпимостью к московским захватчикам. – Старовольский встал и поклонился вошедшей в гостиную Барбаре. – Таким, как я. Что скажете, Барбара Карловна?

– Конечно.

Бася совершенно позабыла сказать: «Ну что вы говорите, Павел Андреевич! Какой же вы захватчик!»

Пан профессор повернулся к сыну.

– Вся беда в том, Франтишек, что сейчас кто-нибудь в Кракове, да и у нас в Варшаве, хотя бы твой приятель Павлик, тоже поет о свободе и национальном единстве. Но видит главное препятствие не в немцах. И если что начнется, полякам придется воевать против поляков. Не говоря о прочих малоприятных вещах.

– Не говоря, – согласился инженер.

Оба десять лет назад побывали в Маньчжурии и представляли, о чем идет речь, много лучше прочих европейцев.

Бася, продолжая думать о своем, присела на диван. Свидригайлов, покинув Старовольского, перебрался поближе к хозяйке, на карту Балкан. Пани Малгожата, желая отвлечь супруга от маньчжурских воспоминаний, полюбопытствовала:

– Ну и как на Маршалковской, Бася?

– Замечательно, мама.

– Где побывала?

– В Амфитеатре, в Оранжерее, на Агриколе.

– Где? – спросили хором мать, отец и сын.

Вошедшая следом за матерью Маня посетовала:

– Жалко, я не заключила с Франтиком пари.

* * *

Костиных опасений Анджей Высоцкий не разделял

– Пустое! Франц Прогулкин не рискнет, да и Вилли не позволит. За Сербией мы, за нами – Entente Cordiale.

– Но если? – сочла своим долгом поддержать Константина Ася, младшая сестра Высоцкого, Басина товарка по гимназии, выражаясь по-местному – колежанка.

Понедельник понедельником, но лето оставалось летом, и к вечеру Саксонская площадь и одноименный сад наполнились праздными толпами. Чистая публика, военная и статская, растекалась по кафе и ресторанам – как здесь, на Саксонской площади, так и на лежавшем рядом Краковском Предместье. По панелям, даря городовых улыбками, плыли ласковые панны, сделавшие пол своей профессией. Юные газетчики радостно выкрикивали заголовки, специально для господ офицеров по-русски: «Арцикнязя и евону малжонку забито в Сераеве! Новины из Берлина и Ведня!»

Двое студентов по-мужски угощались пильзенским от Габербуша и Шиле, Ася по-девичьи тянула через соломинку оранжад. Из парка, сквозь гомон толпы, прорывались «Амурские волны» – в исполнении оркестра лейб-гвардии Уланского Его Величества полка.

– Если что, устроим тевтонам Грюнвальд, – пообещал Иоанне Костя. – Пойдем с Андрюхой в вольнопёры.

Анджей выдвинул указательный палец.

– Обрати внимание, Ася, господин Ерошенко упорно уходит от главного, прячась за спины сербских националистов. Что у нас сегодня главное, сестра? Кроме Франца-Фердинанда и княгини Гогенберг?

– Бася Котвицкая, полагаю.

– Вот именно. Вас видели в Лазенках. Вместе. Польская общественность столичного города Варшавы требует отчета.

Ерошенко, отпив немного пильзнера, с готовностью кивнул. Отчет так отчет.