Два звонка до войны - стр. 9
А потому, в душе у него созревал план так называемого некардинального объединения с представителями того государства и вовлечения уже его материально движущих средств в непосредственно свое экономическое развитие.
Говоря проще, Сталин хотел и частично поднял еще до войны именно тот базис экономического благоустройства государства, который был так ему необходим для объявления еще большей независимости от всего мира.
Не покидала его мысль и о своеобразном расширении границ Советского Союза, ибо, чем дальше они от Москвы, тем больше времени для принятия какого-то определенного решения в минуту срочной опасности.
Все эти мысли ходуном бродили вокруг его личности и, можно сказать, не давали ему спокойно отдыхать. И спал он, действительно, очень мало, предпочитая так называемому сну живое предвечернее бдение.
Так он именовал своеобразно образовывающуюся им самим дремоту, благодаря которой он вроде бы как немного отдыхал и в то же время не предавался чистому забвению сна, так сказать, по-настоящему.
Этим самым он спасался от преследовавших его издавна ночных кошмаров, выступающих в образах тех самых душ, которых он сам непосредственно загубил.
Но, то были его тайные грехи, о которых он знал только лично и никому другому, вполне естественно для него самого, не рассказывал.
Зато знал премного о грехах других, но особо винить их в том не старался, понимая, что, очевидно, и они пытались «своими лапками зацепиться за жизнь или нацарапать ее небольшие строки».
Да, именно так он представлял в себе всех остальных, и ему почему-то казалось, что весь мир полон именно таких людей, которые, по большому счету, и людьми назывались только благодаря своему внешнему облику.
В чем, в чем, а в душах Сталин разбирался наибольше. Он просто их чувствовал и даже каким-либо образом жертвенно преподносил.
Он так и говорил про себя.
Пусть эта душа пойдет в жертву нашему общему делу и навеки сплотит весь наш народ до самого конца.
Каков будет конец, он и сам смутно представлял, но все же благодаря каким-либо очередным теоретикам времени, Сталин пытался построить именно ту модель, которая в его сознании понравилась бы только ему.
Существо Бога он, естественно, отрицал, как и все неверующие в то время, но частично как бы допускал, веря по-настоящему, что душа есть, а значит, есть и непосредственно то, что за нею может следить.
Именно слежка стала самым непосредственным его увлечением, и в конце своей жизни он все-таки выразил окончательную точку своего личного убеждения, которая все же допускала, что так называемый Бог вполне очевидно есть.
К такому факту собственного уразумения он пришел благодаря личным, добытым непосредственно в жизни аналитическим свойствам своего ума.
Зачастую сравнивая какие-либо реально исполненные дела и саму окружающую обстановку именно на период их исполнения, он находил так называемые периодические неувязки.
Что обозначало лично для него какое-то дополнительное сомнение в присутственной величине силы свершившегося в тот или иной момент его жизни события.
Таким образом, в деле непосредственного свершения процесса участвовала какая-то третья сила, величину которой он уже не мог объяснить величиной силы духа или чего-то еще.
Это была сила гораздо большего и, как говорится, всепобеждающего характера, которая сами обстоятельства того или иного процесса обкладывала таким образом, что им бы просто вообще некуда было деться в случае чего.