Душегуб. Психоэма - стр. 27

Сергей Юрьевич винил во всем случившемся себя и никого более. Действительно – разве это оправдание, что он несколько раз заходил к молодой образованной женщине, делился с ней философскими идеями, считая, что ее незатуманенное сознание может безболезненно воспринять дерзновения беспокойного ума, потому что во всем поселке не нашлось подходящего сверстника, который мог бы достойно слушать и достойно понимать?

Нет, Сергей Юрьевич и не думал ни о каком оправдании, он решил немедленно уехать, мысль безумная, потому что уехать зимой ночью не было никакой возможности, а теми праздники.

Вероятно, он ушел бы в город пешком, не столкнись на первом этаже с Иваном Павловичем Рясовым.

В новом мешковатом костюме, испускавшем благоухание жгучего тройного одеколона, Трудовоенчерпий стоял у окна и пребывал в

Наисквернейшем душевном состоянии.

Сегодня он поругался с женой, что случалось крайне редко и обычно перед праздниками, когда Иван Павлович наотрез отказывался идти в гости.

Лидия Викторовна – заведующая детским садом, любила заводить «солидные» знакомства, то есть имела убеждения резко противоположные убеждениям мужа.

В этот раз они должны были пойти к Зайцевым, но Иван Павлович, как и в день седьмого ноября, решительно взбунтовался; он терпеть не мог Зайцевых – директора рыбозавода Анатолия Петровича и его жену – домработницу Анну Сергеевну. Он говорил: «Директора приходят и уходят, как кета, а море остается, как совесть. Зайцев икру отмечет и гнить начнет» (в чем, кстати, оказался прав).

Долгие уговоры заканчивались классически – жена со слезами на глазах и обидой в душе сетовала на свою незадачливую судьбу, обзывала Трудовоенчерпия «придурковатым мичманюгой», и он, багровый от незаслуженного оскорбления, тяжело дыша и проклиная день женитьбы, облачался в свой праздничный костюм, обильно опрыскивался одеколоном и отправлялся ко мне на ночлег или в школьный подвал, в мастерскую, где уединялся до утра, ожесточенно орудуя плотницкими инструментами и собирая костюмом свежие стружки. Ссора с женой зажигала в нем желание поговорить, что он и делал, даже когда оставался в полном одиночестве.

Чего еще не любил Иван Павлович – так это обязательных дежурств на школьных вечерах, и старался под любым предлогом отказаться от них.

Но в этот вечер он, по просьбе Векового, долго стоял в зале, созерцал танцующих и следил за порядком, а теперь вышел покурить и отдышаться.

– Сергей Юрьевич, – бросился Рясов к Вековому, – я больше там не могу торчать. Скучно! Да и что может случиться с этими плясунами, ноги они, что ли, потеряют… Что с вами, Сергей Юрьевич? С чего ради у вас на подбородке кровь?!

Глаза у Векового отрешенно сверкали, и, действительно, на подбородке запеклась полоска крови.

– Э, да это я губу прикусил. Пустяки!

Вековой торопливо обтер подбородок ладонью, оглянулся по сторонам и спросил Рясова:

– У вас найдется выпить?

– Найдется! – мгновенно воскликнул Иван Павлович и осекся: по коридору шли старшеклассники.

– Есть, конечно есть, – зашептал он. – Идёмте. В такой день и чтобы не было! С чего ради!

И он повёл Векового в мастерскую.

Из ящика для инструментов человек-универсал извлек бутылку коньяка и торжественно водрузил на верстак.

– Вот чем располагаем! Специально для праздника припас, еще не прикасался.