Душа Птицы - стр. 12
Отец стал перед камнем, снова поправил на голове ермолку. Потом сложил руки спереди и издал глубокий вздох. Я стоял сбоку, смотрел то на камень, то на отца перед ним.
Передо мной в одно мгновение промелькнуло всё моё детство и отрочество. Я увидел кастрюли с самым вкусным на земле супом, который варила мама, и блюда с фаршированной рыбой. Я вспомнил выходные дни, когда мы всей семьёй ездили в Проспект-парк на пикники, и как укладывали в багажник зонтики и подстилки, когда ехали на пляж Кони-Айленд.
«Истада, истада, шмель рабо…» – услышал я странное бормотание.
Я пригляделся и прислушался – отец шептал молитву! Кадиш! Я знал эти слова, знал их наизусть. После смерти мамы я год ходил в синагогу, находившуюся неподалёку от дома, где тогда жил. Каждое утро в шесть часов там собирались мужчины – молились, облачившись в талесы. И я тоже приходил туда – мне это посоветовал раввин на маминых похоронах, – год ходить в синагогу и читать по маме кадиш.
Там, в молельном зале, мне давали книгу, где были написаны молитвы на двух языках – английском и древнем иврите, и мне указывали, какую страницу в определённый момент службы нужно читать. Но я не всегда следовал их указаниям, а просто листал молитвенник, некоторые листы были с загнутыми уголками, я выбирал молитву, которая мне попадалась на глаза, читал её, вникая в скрытый смысл истории о том, как Всевышний создавал человека и народ Израиля, какие возлагал на народ надежды и какие заключал с ним обеты. Моя рука была обмотана кожаными чёрными тонкими ремнями тфилина, а к моему лбу тоже тонкими ремнями была прикреплена чёрная деревянная коробочка, внутри которой лежала бумажка со словами священной молитвы. «Шма, Исраэль!»
Во время этих молений мне всегда казалось, что мама рядом со мной, что она никуда не ушла и никогда не умирала, а лишь изменила форму своего существования, чтобы уже больше никогда не расставаться со мной.
«Иштаба, иштаба, шмей рабо…» – это были слова кадиша, которые я, согласно традиции, тогда читал перед окончанием службы. Все молившиеся мужчины смотрели на меня с почтением и сочувствием, все знали, почему я здесь и какое у меня горе.
«Иштаба, иштаба, шмей рабо…» – тихо говорил отец, слегка покачивая седой головой, и я стал произносить вместе с ним незабытые слова кадиша.
Не знаю, сколько прошло времени, мне казалось – вечность.
– Вот и всё. Сделали доброе дело. Заодно подышали свежим воздухом вместе с покойниками, – закончив молитву, сказал отец и усмехнулся.
После этих его глупых слов меня вдруг охватил прилив злости – за его манеру говорить что надо и что не надо, за его фиглярство, за его умение всё испортить.
Присев, я стал собирать в кулёк лежавшие на земле возле могилы листья и опавшие лепестки роз. Я не хотел сейчас смотреть на отца. Я думал, что, поехав сейчас с ним к маме на могилу, смогу здесь его простить. Но нет, я по-прежнему чувствовал в своей душе безбрежный океан ненависти к нему…
Мы ехали назад, домой, по тому же шоссе, но сейчас уже было полно машин, мы постоянно попадали в пробки.
– Оказывается, мы оба знаем кадиш. Когда-то давно я читал кадиш по своему отцу, ходил к пейсатым в синагогу. Хоть я, ей-богу, не верю в бога, – сказал отец, взглянув в зеркало заднего вида. – Помню, как раввин мне тогда сказал, что для еврея нет большей беды, если его сын после его смерти не будет читать по нему кадиш, – он нахмурился. Отец был бледен и явно чем-то подавлен. Мне даже показалось, что ему сейчас нехорошо физически.