Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - стр. 41

Иван молча наблюдал, как Дуня быстро запихнула хлеб в тостер и нажала кнопку, потом достала тарелки, разложила порезанную колбасу и взялась за сыр. Его странно и неожиданно кольнуло то, как она себя исключила из числа претенденток на кровавую оргию. Нет, оно понятно, конечно, что царица – красивая молодая женщина, и Илюша этот, и не только он, видимо… как там говорят врачи – в анамнезе. Но почему-то вдруг стало неприятно. Не пойми с какого перепугу.

– Если хочешь, есть хлопья. Знаешь, сейчас принято на завтрак кушать хлопья с молоком. Словно мы живем в Европе, – как ни в чем не бывало вела светскую беседу Евдокия, еще и демонстрируя похвальную заботу о незваном госте.

– И молоко, наверное, обезжиренное? – лучше необременительно трепаться, чем думать о какой-то непонятной ерунде.

– А ты какое вчера взял?

Точно. Молоко же вчера сам Тобольцев выбирал. Он вообще вчера был ответственным за провиант – потому что все время, проведенное в магазине, Дуня думала о чем-то своем.

– Нормальное! Там написаны страшные цифры. Три с половиной процента, – тут желудок дал о себе знать пока еще деликатным урчанием, и Иван поспешно добавил: – Сделай мне бутерброд, пожалуйста.

Подсушенные ломтики хлеба как раз выскочили из тостера. Дуня вытащила два, уместила их на тарелке, сверху одного кусочка положила колбасу, сверху другого – сыр. На бутерброд с колбасой добавила колечки свежего огурца.

Обычные бытовые действия. Женщина в голубом пеньюаре на маленькой кухне, залитой ярким майским солнцем, делает бутерброды. А Иван видел другую картину.

Блики солнца на стекле – оконном и в настенных шкафчиках. И отражаются от темной стеклокерамической поверхности. На разделочном столе волнами сбился голубой шелк. Наверное, шелк. А та, которая окутана этим голубым и мягким, сидит на столешнице. Обнимает руками за шею стоящего перед ней мужчину. И целует его, зарываясь пальцами с алым маникюром в темные волосы на затылке. Наверное, эта кухня видела такую картину не раз. Мужчина поднимает руку, чтобы погладить девушку в голубом шелке по щеке. На его запястье – сплетение кожаных ремешков и разнокалиберных бусин.

Это не тот мужчина! Или… тот?

– Я тут подумала, – Иван вздрогнул от того, как неожиданно вторгся в его сон наяву ее голос. А ведь той Дуне, что присутствовала в его мыслях, только что было совсем не до разговоров. А Дуня реальная поставила перед Тобольцевым тарелку и продолжила: – Ты же не можешь с пустыми руками пойти в больницу. Надо что-то купить из еды. Или… цветок.

– А вдруг ей ничего нельзя? Я сначала все разузнаю. А потом уж видно будет, – соображалось как-то туго. И ощущение, что поймали с поличным. – Но за беспокойство… и бутерброд… спасибо. – Подумал и добавил: – И извини, что разбудил. Хотя… тебе же все равно на работу, так?

– Так, – улыбнулась Дуня. – Через полчаса я должна выйти из дома. Так что можно сказать, ты вовремя меня разбудил. Будильник почему-то не прозвонил.

– Какой я молодец! – Иван отдал должное бутерброду. Вкусно. Впрочем, утром все вкусно. – Тогда я в темпе доедаю и у…

хожу. А то тебе же надо за полчаса – чулки, помада и все такое. А на это пока… – и все-таки откровенно уставился на выглядывающую в вырезе тонкую кружевную лямку. – Нет и намека.

– Ты можешь спокойно допивать кофе, – невозмутимо ответила Дульсинея. – А я пойду умываться.