Дубль Два - стр. 23
– Это всё его ствол? – прозвучало глуповато. И вряд ли я выглядел умнее, чем слышалось то, что говорил.
– Да, – терпеливо ответил старик, – в основном. За стенами и под землёй ещё около метра тканей и коры.
– Тканей? – да, сообразительность – определённо сегодня не моё.
– Ну да. У нас – костная ткань, мышечная, нервная. У него – тоже, по-своему, – он посмотрел на деревце в центре. И оно будто кивнуло в ответ. Но это, наверное, был оптический обман на нервной почве. Мне, по крайней мере, было гораздо спокойнее считать именно так.
– Он сожалеет, что пугает тебя. Просто до посвящения нам, людям, и правда очень трудно понимать то, о чём они говорят.
Дед, выступающий переводчиком с деревянного, пугал меня не меньше говорящего дерева. Как и доисторические клыки в полу. И недавние пляски солнечных лучей. Но мне было очень интересно. Именно мне. Наконец-то я сам принимал важные решения и был готов нести за них ответственность. Жаль только, что так поздно. И похвалиться некому.
Я протянул леснику правую руку. Он повернулся, глянул и только головой покачал. Подошел к лавке, на которой сидел в начале, и достал из-под неё какой-то закрытый плоский ящичек, похожий на коробку с шахматами. Раскрыл, вытащил оттуда белый пакет из бумаги и пластика, смотревшийся в этом деревянном царстве лишним. Оторвал одно звено и вручил мне. Судя по надписям – сменные лезвия для скальпелей. И фирма с суровым названием: Volkmann.
Дед за левую руку проводил меня к обратной от входа стороне этажерки, по часовой стрелке, неторопливо. Там, на границе верхнего и второго сверху цилиндра, обнаружилось, хотелось сказать «дупло», но, скорее, углубление. И небольшая канавка возле. На приоткрытый рот было похоже.
– Погоди, не спеши, – старик придержал меня, пытавшегося уже распаковать стерильный конвертик с лезвием.
Он дошёл до своей лавки и вынул из-под неё, с кряхтением присев, банку. Обычную стеклянную банку, литровую, кажется. Я с такой в детстве на рынок за сметаной ходил. Не пустую – по плечики наполненную какой-то прозрачной жидкостью.
– Это чего? – с обоснованным, хоть и явно припозднившимся, подозрением спросил я.
– Слёзы единорога-девственницы, – буркнул лесник. – Вода это, из колодца. И не надо как в кино распарывать ладонь до костей – просто с краешку где-нибудь чиркни, чтоб несколько капель сцедить. Нужно, чтобы только чуть-чуть розоватой вода стала, этого достаточно вполне. Низкая концентрация компенсируется высокой скоростью и площадью всасывания, как-то так.
Он протянул мне банку, намекнув, что её удобнее поставить на пол, чем держать в руках. Дал и пластырь, обычный, бактерицидный – ленточку телесного цвета в таком же почти блистере, как и лезвие. И напомнил, что рабочую поверхность ладони и пальцев лучше поберечь.
Я примерился. Подумал, и примерился ещё раз. И третий тоже. Как-то не было привычки самому себе нарочно руки резать. Правду тогда сказал деду – не из тех я. Листья на веточках, казалось, следили за моими движениями. Но не кровожадно-нетерпеливо, а, скорее, с сочувствием. Испытать его со стороны дерева было неожиданно.
Полоснув-таки по внешней стороне подушечки под большим пальцем на левой руке, я протянул руку к банке. Боли почти не было – только странное, чуть тянущее ощущение. Красные бусинки, похожие на мелкие ягоды смородины на внешней стороне занавески, за которой я сегодня ночевал, сыпались в воду неохотно, прилипая к коже. И рукой не потрясёшь – полетят во все стороны, только испачкаюсь. На пятой или шестой капле Алексеич сказал: