Друзья и Недруги - стр. 4

Отнюдь не случайно единственным, кто сейчас высказался о Солженицыне с откровенной завистью, был другой русский политик, Эдуард Лимонов. О котором тоже можно «сказать многое» (читай – скверное), но который тоже является по натуре игроком, а не фигурой. И его слова: «Я всегда внутренне соревновался с Бродским и Солженицыным, и после смерти Бродского и Солженицына я осиротел» – нужно понимать именно в этом ключе. Лимонов не соревнуется с писателем и поэтом, не это его волнует. Нет, он сравнивает себя – как политика и игрока – с другими игроками. Которые имели на руках похожие карты и действовали примерно теми же средствами, что и он. И несмотря на то, что у Лимонова есть партия, а Солженицын не стал делать какую-нибудь «национально-консервативную коалицию», хотя многие от него этого ждали, Солженицын добился большего.

Почему Александр Исаевич не создал организацию – отдельный разговор. Возможно, не смог, а возможно – рассчитывал на большее (скорее всего, на место общенационального гуру, «русского Ганди») и проиграл. «Что не отменяет». Солженицына можно не признавать как идеолога, писателя, публициста, властителя дум. Можно быть любого мнения о его жизни и идеях. Но одного у него не отнимешь – это был игрок высочайшего класса. Гроссмейстер, чьи дебюты и развязки заслуживают самого внимательного изучения.

…Вот кто-то встаёт со своей клетки. Протирает глаза, залепленные «обычной жизнью». Оглядывается по сторонам, оценивая ситуацию. Понимает, что она безнадёжна, вокруг монстры, поле обстреливается и шансов нет. Пытается лечь на место и слиться с поверхностью – но размазаться достаточно тонким слоем уже не получается.

И тогда он берёт в руки оружие – пистолет, мобильник или просто авторучку. И делает первый ход.

Вспоминать ельцинскую эпоху у нас не то что не любят, но стараются это делать выборочно – и, желательно, в своём кругу. Разговорчики на эту тему ведутся вполсловечка, с поддонцем, со специальными усмешечками – особенно среди тех, кто в те годы жирковал и харчился особенно лихо.

Но ещё характернее жалкие мышиные лыбочки тех, кто в те годы ничем не попользовался, а, напротив, пострадал и лишился. Воспоминания о челночных рейсах и торговле перемороженными помидорами приберегаются для таких же – битых-ломатых, перетерпевших, доподлинно узнавших, почём он, зелёный.

Если с чем-то сравнивать интонацию этих разговоров, то на ум приходит одна неприятная аналогия. С очень похожей кривоватой ухмылочкой иные пожившие-повидавшие мужчины вспоминают совместное житьё с распутной бабой – из таких, кому не в падлу прийти под утро в рваных колготках, получить заслуженную оплеуху, а на истошное «Ну почему?!» спокойно отряхнуться и пожать плечиками: «Ну вот такая я блядь, сам выбирал».

Слово «блядь», вопреки пуританам, хоть и грубо, но вполне пристойно, – его, к примеру, можно встретить в богослужебных книгах на церковнославянском. Там оно означает ошибку, заблуждение или ересь, причём не случайную, а упорную, сознательную ошибку, намеренное отступление от истины. Слово родственно западнославянским словам, обозначающим потемнение, помрачение ума, слепоту и смешение, квипрокво и всяческую неразборчивость.

За этим стоит образ правильного пути, как правило единственного, ведущего к праведной и святой цели, – и великого множества «кривых, окольных троп», по которым блядь и ходит по блядским своим делам.