Другие времена - стр. 42
Судя по обилию станционных путей, высокому пешеходному мосту над путями, обилию составов, приближающаяся станция была не из маленьких.
– Кажется, Волховстрой. Я пройдусь. Ноги разомну, – сказал молодой человек, не отрывая глаз от окна, словно готов был увидеть там что-то важное.
Он скинул кожаные тапки без задников и надел мягкие, как перчатки, португальские мокасины. Накинул куртку, но прежде, чем покинуть купе, оглянулся, чтобы спросить, как спрашивают, между прочим, о продолжительности остановки: «А сколько ей всего-то?»
– Не так уж и много, около пяти миллиардов, – поспешно ответил осведомленный попутчик. Сказал с такой поспешность, словно понимал, что без этих сведений выходить на станции Волховстрой даже для променада не следовало бы.
Любитель прогулок по перрону недоверчиво взглянул на своего соседа, не то чтобы усомнившись в точности сообщенных цифр, но ожидая каких-то подтверждений. Ученый дважды кивнул головой, уверенный в своем знании, и посчитав такой способ доказательства достаточным для своего собеседника на археологические и геологические темы.
– Владимир, – с легкой укоризной сказал ученый сосед, – когда ко мне обращаются, я привык, чтобы меня называли по имени-отчеству. Вы мне скажете: «Я хочу пройтись, Анатолий Порфирьевич». А я вам скажу: «Ну конечно, прогуляйтесь, Владимир». И мы оба будем вежливыми, интеллигентными собеседниками.
– Вы мне это уже говорили, – припомнил Вовчик и вышел из купе.
Медленно плывший поезд вздрогнул, словно уперся во что-то неодолимое и остановился.
Фирменные поезда, делающие остановку на две-три минуты, скорее из вежливости, нежели по какой-то своей необходимости, становятся предметом досужего созерцания публики, скопившейся на перроне в ожидании электрички или какого-нибудь подкидыша до Пикалево. Одни смотрят на дальние поезда с неясной завистью, другие же, напротив, сочувственно, дескать, что людям не сидится, куда несет, в какую даль, если и рядом жить можно.
Молодой человек с пухлыми губами из пятого купе, к неудовольствию проводницы, предупредившей о краткости остановки, тем не менее двинулся вдоль поезда в голову состава, неся на лице печать досужей любознательности. Шествовал он вполне беспечно. Однако внимательный наблюдатель мог бы заметить, что жизнь за окнами вагонов его интересовала больше, чем украшенный шпилем вокзал, киоски и ларьки, предлагавшие произведения по преимуществу иностранного, а отчасти и местного производства. Публика, ожидавшая электричку, его не интересовала вовсе.
Между восьмым и седьмым вагонами размещался вагон-ресторан, еще пустой. Лишь одинокий официант в ожидании гостей вносил какие-то последние штрихи в сервировку столиков.
Пройдя беспечным шагом мимо вагона-ресторана, молодой человек так же неспешно дошел и до конца седьмого вагона, остановился, и мечтательное выражение его лица будто кто-то стер тряпкой. Секундной тенью на лице мелькнула озабоченность.
– Отправляется, – сказала проводница Сырова, стоявшая в тамбуре седьмого вагона. – Входите, входите, а к себе по вагонам пройдете.
– Успею, – доверительно и негромко сказал беспечный пассажир и направился к своему вагону походкой человека, сделавшего важное дело.
У одного из окон седьмого вагона он замедлил шаг, почти остановился, привлеченный лицом молодой женщины, скучавшей в одиночестве в двухместном купе. Он встретил взгляд, по которому безошибочно угадал грешницу, узнал глаза, много повидавшие, и губы, много вкусившие и много лгавшие. Подаренная ей улыбка была принята с надлежащей благосклонностью, с какой женщины принимают ни к чему не обязывающие комплименты, тем более что ценитель прекрасного исчез в окне так же быстро, как и появился.