Другая жизнь - стр. 26

Короче, сироты. Кто заступится? Понятно. Подошли, смотрят. Жалко им всем, конечно. Но… сама дала, сама пусть справляется.

Тут Старшой хрипло так и говорит: «Кто? Кто, я спрашиваю?»

И голос такой, что вроде как и шепотом, а враз все притихли. Знаю я такой голос. В городке, где я родился, был старый граф. Еще из старых вояк. Контулукскую войну прошел. Командовал там кем-то. Тоже вроде шепотом говорил, а хотелось по струнке встать. Чувствуешь, что человек имеет право командовать, и если что… спросит, да так, что мало не покажется.

Вот и Старшой так. Я вот тогда и скумекал, что он не простой человек. Видно, когда у человека за спиной есть что. Что-что… У кого-то – пьяный батька и тощая корова, и ешь с ними из одного корыта кто быстрее. А у кого-то – дом. И семья. И любят его там. А у кого-то – и воспитание, и приличные манеры, и книжки разные, грамота всякая. А Старшой – занятный человек. Тогда-то не вдавались. Но я понял. И Старшина со Вторым долго с ним говорили. Обычно как? Хочу в отряд. Кто, что? Не вор, не убийца. Долгов кровных нет. Записан. В драке посмотрим. А тут – два кувшина проговорили. Старшина к себе примаком взял. Так-то.

Ну вот.

– Кто, я спрашиваю?

И притихли все. И даже баба стала потише голосить. Молчат все. А Старшой стал меч потихоньку из ножен вытаскивать. Ну местные трухнули немного. Боятся нас, понятно. Наемники-то – они разные бывают. Наш отряд в зверствах не замечен, но они-то откуда знают… Отшатнулись.

– Не мы, – здоровый такой дядька с бородой, староста, как оказалось, – не мы это. Колдун это. Завел к себе, чудеса показать. Ну и… «Брыкалась», – говорит. Вот и переусердствовал. Со своими… – Староста скрипнул зубами.

Баба внизу опять взвыла, местные заголосили.

– Где он? – Старшой аж покраснел лицом от злости.

– Да вон идет, легок на помине, – махнул бородатый рукой вдоль улицы.

Мы повернулись. Вдоль домов шли трое. Впереди – худой и высокий как каланча мужик в непонятном одеянии. Плащ не плащ, рубаха не рубаха. Вся в ленточках и каких-то висюльках. Следом двое, плотные, почти толстые, явно не переломленные работой, с длинными ножами на поясах. Подошли. Явно брели к подводам, слупить по-легкому. Вблизи колдун выглядел еще страшнее. Длинный, лысый, губ не видно, глаза смотрят сквозь тебя. Оглядел нас, на бабу с мертвой девчонкой даже не взглянул.

– Тут я торгую, – повернулся колдун к Старшому. Понял ведь, к кому надо. – Что хотите, «шикшовку», зерно?

– Тебя надо, – Старшой сделал шаг вперед, встал перед колдуном. – Тебя.

– Ты, наверное, солдатик, не знаешь, кто я. – Колдун держался нагло. – Не пыли, договоримся.

– Вряд ли, – Старшой повернулся к нам. – Связать этого.

Братья как ждали, один дернул колдуна за рукав, второй стянул ремень с пояса.

– Эй, – один из охранников колдуна выдернул нож, – пусти…

Дальше сказать не успел. Старшой, не глядя, ткнул его мечом в брюхо, тот осел. Второй дернулся было бежать, но, увидев Лисины арбалеты, направленные на него, замер.

Колдун дико захохотал.

«Кто попробует убить рушевского колдуна железом, деревом, костью, камнем, водой или огнем, сам в два дня от этого погибнет!» – Колдун даже не пытался вырваться. Стоял со связанными руками и дико смеялся. – Вы что, солдатики? Прокляну! И вас, и весь ваш род. На колени!